Дыхание солнца обдало его, пилота поймал большой солнечный зверь. Свет полез в фиалковые глаза пилота, приоткрытые украдкой.
Он был силён… очень силён. Пора воспользоваться своей природой. Энкиду сделал движение, почти смешное в своей отчаянности, но результат был хороший. Он выскочил из воды по самый пояс, как озабоченное эволюцией существо.
Река оказалась уже, чем нашептали пятеро приятелей. Скакали, приветствуя его, зайчики на стволах белых и серых деревьев, некоторые проплывали совсем близко. Это по правую руку. По левую высоченная разрушенная временем лестница крутобережья вздёргивала взгляд.
Уцепившись за высунувшийся из воды белоснежный в крапочках ствол дерева, он обернулся, прижался щекою к живой коре, и вылез из воды на колено. Вдалеке впереди почему-то, а не сзади, он увидел свой валяющийся и приподнимающийся приветно в волнах шатун, а на правом берегу вновь движение… но глаза его полнились водой… всё мелькало… и он понял, что это шалит свет среди деревьев и воды.
Нащупав дно, он утвердился и побрёл против течения. И тогда, совсем как благородную оторву, леди Шанни, его охлестнуло таким счастьем, что он остановился, едва не закашлявшись. Острое и подтверждённое ускорившимся кровообращением ощущение было совершенно объективным. К нему примешивался такой же явственный страх перед грядущим и ноющая память о прошлом, которое, видимо, и здесь не оставит его. Короче, у Энкиду сильно заболела голова.
Шутка!
Цветной и полупрозрачный, покинутый и круглый, корабль повертелся – а когда ты круглый, движение мало заметно и гармонично. Он повиновался приказу и неспешно полетел туда-сюда на заданной высоте, но и кто из нас свободен совершенно?
Глаза Глобуса, его память и богатый мозг знали, что делать. Почти пятиугольное лицо полуострова, телеграфный характерный нос аристократа и беспардонное взгорбие деревенского подбородка, в рощах бороды и синеве пристальных озёр, встретилось взглядом с летящим космическим кораблём.
Глобус завис и, аккуратно и последовательно вспоминая, что в каком порядке надо делать, притаился, за, как нарочно, пролетающей тучкой.
Путь был долог, и долог обессиливающе. Постоянный внешний шум, будто из соседней комнаты, казался слуховой галлюцинацией.
Ас и Шанни притомились, бедолажечки. Новые впечатления от мира, явленного им, не шли ни в какое сравнение с усталостью, самой обыкновенной – нибирийской. Впрочем, кое-что обратило на себя их внимание. В мареве пустоши вдалеке затрепетало облако так низко, что сбитые ноги, которые изучала Шанни, присев на валун, были тотчас небрежно сунуты в пыльные башмачки. Она присмотрелась.
Ас