Клотильда плакала, ладонью размазывая слезы по лицу.
– А что этот амулет навий делает?
– Красоту дает, – устало ответила я. – Да такую, чтоб глаз не отвести.
Две невиновные хористочки скептично посмотрели на товарку:
– Что-то он не работает совсем.
– А он избирательно действует, только на мужчин. Вы вон хотя бы на попутчика нашего, Скворцова, внимание обратите – извелся же весь, в вашей Клотильде дыры страстными взглядами прожигая, да и руки распускал, когда думал, что не видел никто.
Клотильда всхлипнула:
– Дуры! Дубинушки стоеросовые! Как же я могла в столицу с вами ехать, с такими красавицами. Я! Замарашка! Вас-то везде возьмут, а меня на выход попросят!
– Да нешто мы бы тебя бросили. – С материнской заботой Элеонора привлекла подругу к груди. – Мы же договорились, все вместе. Тебя попросят, мы следом отправимся. Ну что ты, глупенькая?
Под это воркование я вернулась в купе. Дело закончено. Пусть теперь сами меж собой разбираются. Купец Скворцов отвел от меня равнодушный взгляд. Ну понятно, он-то Клотильдушку-красу ожидал, а тут я.
В окне ничего любопытного не наблюдалось, я накинула на плечи вагонный пледик и расправила газету, за чтением которой давеча так бесславно заснула. Прессу я уважала безмерно, прочитывала всегда все, от корки до корки, включая брачные объявления и некрологи. Потому что для орюпинской барышни это было настоящее окно в мир, мир, где происходили загадочные или леденящие душу события.
Но сейчас на новостях сосредоточиться не получалось. Мои шансонеточки что-то задерживались, и я поминутно поглядывала на дверь. Что они там делают, честное слово? А если дерутся? А если до смертоубийства дело дошло?
Наконец дверь купе отъехала в сторону. Я подобралась, чтоб окинуть входящих строгим и торжествующим взглядом. Но настрой пропал втуне.
– Барышня Попович, – вагонный гнум выразил своим грубоватым, будто наскоро слепленным из глины лицом гамму каких-то сложных чувств. – Извольте с вещичками на выход.
– В чем дело?
– Начальство нашего состава убедительно просит вас место сменить. Ваши соседки жалобу на вас подали, так что придется вам в третий класс переместиться.
Вот, значит, как? Ни одно доброе дело не остается безнаказанным? Я, значит, таланты свои недюжинные аки бисер мечу, воровку изобличаю, а виноватая все равно именно я? Я взглянула на часики. До Мокошь-града еще часа четыре дороги. Ничего страшного, как-нибудь переживу.
Подлые шансонетки шушукались в коридоре, но носов в купе не казали.
Я строго покачала головой:
– Разница в цене за билет второго и третьего класса составляет… тридцать рублей с четвертью. Пока ваше начальство мне эту разницу не вернет, в третий класс я перемещаться отказываюсь.
Гнум пробормотал что-то извинительное и отправился советоваться с вышестоящими. Я неторопливо полистывала прессу, шансонетки