– Одно только скажите мне, господин кюре: ко всей этой аэро… ко всему, о чем вы только что говорить изволили – как нынче Святая Церковь относится к этому всему?
Отец Беренжер в эту минуту думал уже о чем-то своем.
– Не могу сказать, что однозначно, – проговорил он. – Но там ведь тоже не все закостенело навеки. Вон, еще и четырехсот лет не прошло, а уже в самом Ватикане подумывают о признании гелиоцентрической модели Коперника, так что, глядишь, со временем…
– Понятно, – произнесла тетушка Катрин, и по ее лицу было видно, что таким ответом господин кюре изрядно уронил себя в ее глазах. – А куда это, позвольте полюбопытствовать, – спросила она, – вы собрались с лопатой и киркой.
Своим ответом отец Беренжер на миг ввел ее в оцепенение.
– Да вот как раз в храм Марии Магдалины, – просто, как о чем-то зауряднейшем, сказал он. Потом, видя, как округлились глаза, поспешил прибавить: – Не извольте волноваться, мадам Готье, это уж, видит Бог, с одобрения Святой Церкви. Недавно епископ одобрил мое и аббата Будэ прошение о ремонте сего древнейшего и весьма почитаемого храма и уже выделил некоторую сумму денег. Как раз я и отправляюсь на предварительный осмотр. А если вы еще, взаправду, любезно предоставите мне своего ослика… Не беспокойтесь, обещаю вернуть не позже одиннадцати часов вечера…
Ссылка на достопочтенного аббата Будэ и на самого епископа, правда, поубавили тетушкин испуг, но сказать, что наша затея с походом туда сразу пришлась ей по душе – это было бы все-таки чересчур.
– Другой печали не было как волноваться из-за какого-то паршивого осла, – лишь буркнула она, поджав губы. – Забирайте, коли так надобен.
Меня же объяснение отца Беренжера полностью устроило. До сих пор я в тайне побаивался, что мы идем заниматься гробокопательством или еще какой некроманией, но если вправду все обстояло так, как он говорил…
Во дворе уже перебирали землю шесть копытцев, из которых четыре принадлежали тетушкиному полуторогодовалому ослику Дуду, а два – моему столетнему прадедушке Анри.
– Она горела, как факел, – подводя к нам ослика, приговаривал он. – Вот так вот: пшш! пшш! Она вся сгорела дотла: пш-ш-ш! – и все!.. – Настолько он, бедняга, путался во временах, что было неясно – говорит он это о сожженной им на пару с Наполеоном Первым русской Москве или о катарской семинарии в Монсегюре, уже, наверно, все ему было едино. Вон, даже зубы у него до того заплутались во времени, что торчали из бескровных десен беленькие, словно принадлежали не столетнему старику, еще полгода назад беззубому, как новорожденный, а молоденькому, бравому говньюку-капралу артиллерийской батареи, который еще и не вступил в Москву вместе со своим императором.
Солнце уже клонилось к закату, когда мы наконец снова двинулись в путь. Отец Беренжер сразу же наотрез отказался садиться на ослика, – ну да при его гренадерском росте это, пожалуй вправду, выглядело бы несколько