Во дворце кн[язя] Юсупова были чудные комнаты и старинная мебель empire. Витте ничего в ней не понимал и велел две комнаты – кабинет и спальню – очистить от нее. Застав его в огромном кабинете с вульгарными турецкими коврами и диванами, я удивленно оглядывался.
– А где же empire?
– Черт с ним. От него холодом веет…
Схватился за живот.
– Да я, кажется, того… Заразился.
Схватка прошла, и лицо его просветлело.
– Ну, доклад вы мне подадите после… А теперь хочу вас удивить: прежде всего – женюсь. Затем – меня прочат в министры финансов…
Лукавая усмешка кривила его мокрый рот.
– На Лисаневич?
– Само собою…
– Государь разрешил?
– Его величество сказал: женитесь хоть на козе…
– А развод?
– Приказано в три дня покончить…
Чтобы не показать всего скорбного удивления, я перешел к другой теме.
– Разве Вышнеградский уходит?
– Его уходят…
Он опять схватился за живот.
– Положительно, я заразился…
Когда прошла и эта схватка, на мой вопрос:
– А что же будет с путями сообщения? – он заговорил как бы сам с собой:
– В России тот пан, у кого в руках финансы. Этого до сих пор не понимали. Даже Вышнеградский. Но я их научу. Пути сообщения? И они будут в моей власти… Как и все. Кроме министра финансов, в России есть еще только власть министра внутренних дел. Я бы не отказался и от нее. Но это еще рано. Надо дать в руки власти аппарат денег… С деньгами я прекращу любое революционное движение. Этого тоже не понимают. Тюрьмы, виселицы – ерунда. Тех, кто делает революцию в России, нашего разночинца – надо купить. И я куплю его. У меня целый план. И я его проведу, хотя бы все лопнуло кругом.
Беседа наша затянулась, и я ретировался только после третьей схватки у Витте.
По моему докладу были преданы суду два начальника округа и сонм служащих. Был раскассирован Могилевский округ путей сообщения333. Витте выстрелил не по воробьям. Но сделал он это par acquit de conscience[83]. Путейское ведомство его больше не интересовало. Тотчас по назначении министром путей сообщения он написал Вышнеградскому сухое требование о возвращении в путейское ведомство тарифного департамента. А ответил уже сам себе в качестве министра финансов, – разумеется, решительным отказом.
Апофеоз
С назначением Витте министром финансов Петербург уже перестал чему-либо удивляться: Петербург, да и вся Россия перестраивалась. Этого не поймут сейчас: этого поворота великой страны, всех ее авторитетов и кумиров, не только ее утробы, но и мозга, не только ее физиологии, но и психологии, – от одного горизонта к другому, от одних лозунгов к другим. Безмерно круче и чувствительнее оказался этот поворот при большевиках; но первые несколько градусов в этом движении диска 1 /6 части света, в этой европеизации и американизации России, сделаны были именно тогда.
До Витте русская жизнь, как загустевшая смола, как запруженный