Тут на него нашло желание отправиться на поиски этого мавра и угостить его кинжалом за то, что́ он говорил. Долго продолжалась в нём борьба этих желаний, и в конце концов он застыл в недоумении, не зная, что́ ему надлежит сделать. Перед тем как удалиться, мавр сказал ему, что направляется в одно место, находившееся немного дальше по той же самой дороге, совсем близко от столбовой дороги (но столбовая дорога через это место не проходила).
16. И вот, устав гадать о том, как ему следует поступить и не зная, на что же ему решиться, он решился на следующее, scilicet[48]: отпустить поводья и позволить мýлице идти до того места, где была развилка дорог. Если мýлица направится по дороге к посёлку, то ему нужно будет отыскать того мавра и угостить его кинжалом; если же она пойдёт не к посёлку, а по столбовой дороге, то ему придётся оставить его в покое.
И вот, когда он сделал так, как задумал, Господу нашему угодно было, чтобы мулица выбрала столбовую дорогу, а не дорогу к посёлку, хотя этот посёлок находился едва ли далее чем в тридцати-сорока шагах, и к нему вела очень широкая и хорошая дорога.
Затем, прибыв в одно большое село перед Монтсерратом[49], он пожелал купить себе одежду, которую решил носить и в которой должен был отправиться в Иерусалим. Тогда он купил ткань, из которой обычно шьют мешки – такую, что соткана не слишком тщательно и потому сильно колется, – а потом распорядился сшить из неё длинное одеяние до пят и, купив посох и тыквенную флягу, приторочил всё это к луке седла <своей> мулицы.
17. Затем он отправился в Монтсеррат, помышляя, как обычно, о тех подвигах, которые ему предстояло совершить ради любви к Богу. Поскольку же голова его была забита Амадисом Галльским и тому подобными книгами[50], ему и пришло на ум нечто подобное. Потому он решил бодрствовать над своим оружием всю ночь[51], не присаживаясь и не ложась, но стоя – то на ногах, то на коленях – перед престолом Матери Божией в Монтсеррате. Там он решил оставить свою одежду и облачиться в доспехи Христа.
Затем он покинул это место и поехал дальше, думая, по своему обыкновению, о своих планах. Прибыв в Монтсеррат, он сначала сотворил молитву и уладил дела с духовником[52], а затем совершил генеральную исповедь письменно, и длилась эта исповедь три дня. Он договорился с духовником о том, чтобы тот распорядился забрать мулицу, а шпагу и кинжал повесил в церкви перед престолом Богоматери[53]. Это был первый человек, которому он открыл своё решение, поскольку доселе не открывал его ни одному духовнику.
18. В канун праздника Богородицы в марте двадцать второго года, ночью, он так скрытно, как только было возможно, отправился к одному нищему и, сняв с себя всю свою одежду, отдал её нищему, облачившись в желанное ему платье. После этого он пошёл, чтобы опуститься на колени перед престолом Богоматери, и провёл там всю ночь: то преклонив колени,