– Анатолий, не обращай внимания. Мы опоздаем – тяну я его за руку, в стремлении увести, оградить от разрушительного воздействия моей матери.
– Хоть бы спросила, как я живу – несется нам в спину, ее визгливый голос. – Тварь неблагодарная. Всю жизнь мне изломала, а теперь, гляди, нос воротит. Гадина. Дура я, мать свою послушала. Нужно было аборт делать. Вытравить в зародыше. – Ее слова хлещут меня в спину, словно терновые розги, оставляя глубокие, незаживающие раны. Анатолий идет, стиснув зубы, большими шагами. Я, едва, поспеваю за ним.
– Прости меня – прошу я. Мне стыдно за концерт, устроенный матерью. За то, что человек, с такой чистой душой, как у него, пусть на мгновение, окунулся в мир моего детства. Мой мир.
– Это ты прости меня Софи, за то, что не нашел тебя раньше.
[Он]
– Красиво как – говорит Софья, оглядываясь по сторонам. Ресторан и вправду поражает своим интерьером.
– Этот стиль называется Барокко – говорю я, разглядывая золоченые стены, и люстры имитирующие канделябры. Я не был в этом ресторане, но Пашке понравилось. Очень рекомендовал. Они с Леночкой отмечали здесь годовщину и остались довольны. Софья разглядывает белые, с золотом, стены, расписанные причудливыми фресками. На мой взгляд, очень вычурно, но видя ее восторженные глаза, я готов простить эту «жемчужину с пороком», за кричащую вычурность.
– Я знаю. Бабушка рассказывала мне о нем. Оказывается, я и родилась то, благодаря бабуле.
– Не думай о ее словах, Софья. Твоя мать, просто не осознает, чего лишилась. Предлагаю, выкинуть из головы эту маленькую неприятность, и напиться, до поросячьего визга. В конце – концов, как я понимаю, нового ты ничего не услышала. Ты – штучный товар, единственная в своем роде – нарочито бодро говорю я, стараясь увести мою Софи от разговора о женщине, воспитавшей ее.
– Странно, моя мать мне всегда казалась небожительницей – жесткой, умной и прекрасной – Софья задумчиво вертит в руках золоченую ложку, украшенную расписной эмалью. В ее тонких пальцах, ложка выглядит кустарной поделкой, созданной на коленке, неумехой ложечником. – Она и была такой – сильной и несгибаемой. Сегодня, увидев ее пожухлую, обесцветившуюся красоту, опущенные плечи и злобный взгляд, ненавидящего всех и вся, человека, я перестала восторгаться ею. Словно, пелена спала с глаз. Слушай, я ужасно проголодалась, зверски просто – вдруг, перескакивает она на другую тему – давай уже сделаем заказ и забудем о моей родительнице, а то у меня портится аппетит, от одной мысли о ней.
– Нет уж, аппетит дело святое – говорю я и кивком головы подзываю к себе, стоящего на низком старте, фальшиво скучающего, шустрого официанта, Он появляется пред нашим столиком