Более предусмотрительные и заботливые воспитанники с вечера почистили уже сапоги и платье, теперь бродят по рекреационным залам и «подзубривают». Дневальные солдаты, составлявшие нашу прислугу, за незначительную плату чистили сапоги и платье двум-трем кадетам, имевшим возможность платить им за это.
Но вот «чистильная» заметно пустеет. Народ все больше густится подле громадного медного круглого рукомойника. На верхней части его виднеются куски серого, простейшего мыла; бутылки с невообразимым, никем не трогаемым бурым полосканьем и тарелки с черным зубным порошком. Претендентов больше, чем мест. Опоздавшие с нетерпением ждут очереди. Скоро нужно становиться в строй. У рукомойника стоит содом. Дежурный офицер перешел уже в зал: шалить, значит, можно свободно. Гоняются друг за другом вокруг рукомойника, брызгают водой. Все идет благополучно, пока, по нечаянности, шалуны не окатят водой какого-нибудь «мускулиста». Следует трепка.
«Строиться!» – доносится приказание дежурного. Все тянутся в зал. Начинается осмотр. Расстегиваются куртки. Осматривают, все ли пуговицы. Поворачивают направо и налево; причем надо поднимать соответствующую руку, дабы осмотреть, не порвана ли куртка «под мышками».
После осмотра – утренний завтрак: булка, жидкая кашица, иногда сбитень; в мае месяце – молоко.
В кадетском обиходе булка и леденец были единицами мены. «За полбулки… за два леденца… за две булки…». Эти выражения слышались зачастую в разговоре. Даже и начальство редко оставляло без булки – до того это считалось законной принадлежностью воспитанника. Вес и размер булки настолько был усвоен кадетами, что всякое отклонение в отрицательную сторону подмечалось моментально, и кадет, сознавая свое право, требовал эконома. «Это несправедливо, несправедливо, Иван Иванович, смотрите, маленькая булка…» И эта жалоба, после небольшого пререкания, обыкновенно удовлетворялась.
После завтрака нас вели в роты брать книги и тетради, а оттуда, строем, в классы. Преподаватели были хорошие, были и дурные, конечно; в общем, грешно было жаловаться на них. Один из учителей, именно русского языка, Степан Иванович Пономарев, был даже положительно редкий педагог. Обучение у него шло все в классе, «на дом» он не давал заучивать, а разве лишь выписать некоторые слова. Стихи и басни учили тут же на лекции, нараспев.
Степан Иванович был для нас солнечный луч в суровом сумрачном кадетском обиходе. Зато как же мы и любили дорогого преподавателя!..
Удивительно непроизводительно убивали мы время на изучение французского языка. Несмотря на массу уроков, успели