– Да брось, – отмахнулся Рубцов. – Всё ты плнимаешь, хотя и не знаешь… Может, он тебе, – Рубцов вдруг резко повернулся к Хрусту, – и про случай какой-нибудь давний намекал, а? – Иван честнейшим образом замотал головой. – Ну, ладно, в конце концов, тебя не так-то просто… С этим-то мы как-нибудь… Он же в натуре спятил, с резьбы свинтился, раз уж… Но если у смотрящего крыша поехала, его никто долго терпеть не будет, а значит, его башку так и так в какой-нибудь помойке найдут, или в баке мусорном…
(Дался им всем этот мусорный бак… – подумал Хруст.)
– Нет, ну надо же, – как-то горестно и по-бабьи всплеснул руками Рубцов, – Сколько лет варюсь в этом, а чтобы… Ну, на иглу садились, до белки допивались, но чтобы авторитетный вор в маразм впал! Может, это ты так на людей влияешь? От тебя мо-ожет крыша поехать, но чтобы у Соленого…
– А он – коронованный? – неожиданно спросил Хруст. – Я слыхал, с ним какая-то петрушка…
– Этот ты – петрушка. И осел коронованный… – с горечью пробормотал полковник. – Забудь про него. Вообще забудь – нет никакого Соленого, и… Уйди, Иван, дай мне спокойно… с мыслями собраться – мне в Главк сейчас ехать, а там этот… огурец бешенный орать и плеваться будет… Уйди.
– Так я, это… – в манере Ивлева пробормотал Хруст, – тогда к этому… Шнеерзону твоему поеду.
– Езжай, – кивнул полковник, – но если и у него от тебя крышу снесет, значит…
– Что? – с интересом спросил Хруст.
– Значит, это я спятил, – заключил Рубцов. – И место мне не здесь, а в дурдоме. И сдается мне, что по сравнению с этим домом, – он обвел руками кабинет, – дурдом – местечко поспокойней… И понормальней. Все, будь здоров.
Хруст подождал привычного рубцовского прощания, но не дождался, удивился, подошел к двери, и все-таки замешкавшись (как это – уйти без обычного ритуального "иди на…"), пробормотал:
– Так, значит, к Шнеерзону иду…
– Иди, – отворачиваясь к окну, кивнул Рубцов, – иди к Шнеерзону, иди в зоопарк, иди куда хочешь, только иди, Ваня, нах….
Хруст с облегчением вздохнул и вышел из кабинета.
Часть 2
4.
Она запрокинула голову с копной рыжих волос, подставив под ледяную струю из душа лицо, и вода быстро и легко смыла подсохшие кровавые потеки возле уголков рта, заодно смыв и как-то разгладив последние неуловимые складочки и морщинки, еще придававшие до этого момента ее лицу сходство с кошачьей мордой.
Странно, сколько я ни разглядывал по утрам свою морду в зеркале, никогда не мог ухватить таких черточек… Или складок… Или чем бы они там ни были. А вот на ее физиономии каждый раз отчетливо и ясно видел их и видел, как ледяная струя воды смывает их вместе с подсохшими следами крови. И каждый раз ощущал какое-то щемящее сожаление и инстинктивное желание догнать это уходящее сходство, ринуться вслед за стекающей в сливное отверстие водой и вернуть просачивающуюся туда суть, вернее последние неуловимые признаки ее сути, потому что…
Потому