Вошёл Валерий в город с ротой необстрелянных мальчишек, со всей России-матушки в этот ад свезённых, и поразился, как через несколько дней парнишки эти 18-летние уже воевали так, будто всю жизнь только тем и занимались. Это уж не солобоны зелёные были, а мужики, воины: налету схватывали всё, быстро обучались (а иначе-то в боевых условиях как? – замешкаешься чуть и пиши «пропало»!) – даже и противники отмечали это, и эксперты потом с удивлением констатировали: воевали парни наши лучше абреков. И только прогрессивная общественность видеть и знать того не желала, лила крокодильи слёзы и изгалялась садистски над чувствами родных: мол, трупами ваших сыновей усеян теперь город Грозный, и собаки обгладывают их! Да за это одно к стенке их уж надо ставить было, как предателей. Да не ставили, да полную волю давали им, да поддерживали их…
А солдаты сражались. И погибали. Под конец из роты капитана Курамшина уцелело лишь пятеро. И как сейчас видится: вечер был, снег с кровью и грязью смешанный, танк подбитый, стены разрушенные, убитые, раненые, а посреди всего этого – костёр, вокруг которого сидят они вшестером, тушёнку жуют, наконец, с водой и медикаментами привезённую. Санитары появляются, раненых уносят… Смотрел Курамшин на своих бойцов (и уж не командир он им, а просто товарищ) и чувствовал себя словно виновным. За то уже, что почти вся рота его погибла, а он, капитан, живой и невредимый остался. За то, что повёл мальчишек этих в бой, на погибель. За всё и за всех разом вину чувствуя и понимая, что теперь эта вина до конца дней с ним останется. Подошли командиры, благодарность объявили. Да только не раздалось в ответ: «Служим России!» Молчали солдаты, смотрели сурово, жевали.
– Теперь отдохнёте! – пообещали им.
Тогда сержант Пашка Охлопков, владимирец, с висками поседевшими, лицо, за дни эти осунувшееся, копотью испачканное, поднял, посмотрел на начальство и сказал твёрдо:
– Не нужен нам отдых. Мы теперь за наших рассчитаться должны!
И остальные согласились, а начальство переглянулось недоумённо и руками развело…
Где-то теперь Пашка? Жив ли? Из всей роты был он самым старшим. Двадцать лет ему было, и служил он уже второй год. Позже, после Грозного уже, получил Пашка ранение. Лёгкое, правда, но отправили его домой, и с той поры капитан ничего не знал о нём.
А Курамшин прошёл ту войну до конца. Сколько раз прижимали уже абреков, ещё чуть-чуть – и добили бы, а в последний момент приказ из Москвы – перемирие! Абреки за то время поправлялись, и начиналось всё заново. Однажды, получив такой приказ, полковник Таманов рацию выключил и радисту сказал: «Будем считать, что приказа мы не получали!» Банду блокированную тогда успели уничтожить, да полковник поплатился за то увольнением от службы за неисполнение приказа. А другие – исполняли. И каждый такой приказ