– Да! – восторженно согласилась мама. – Да потому что женщины его не интересуют! Потому что он тот же гей! Пугачеву для прикрытия взял. А спит с юмористом Дробатенко… Ну, Христос воскресе, типа.
– Ну, типа, воистину, – ответил папа.
И они разбили друг другу яйца2.
Северное сияние
Январь трещал от холода, мир содрогался от ветра и темноты,
и снежинки яростно вонзались друг в друга.
Ты опаздывала, и звонила, и писала мне сообщения.
Ты так не любила, когда я опаздываю,
а сама пришла позже на полтора часа.
– Нам нужно расстаться, – сказала ты. – Нам нужно расстаться.
– И это всё, ради чего вы хотели встретиться? – спросил я,
а темнота схватила меня за горло и потащила куда-то назад, вниз и назад, вниз и назад.
– Еще я хотела отдать вам ваши вещи.
Как ты красива была в ту секунду!
Твои небольшие синие глаза
стали огромными, ярко-голубыми.
Твоя бледная кожа сияла ослепительным белым пламенем.
Твое длинное тонкое тело было изящным и беспощадным,
как черная пропасть над головой.
Ты была очень прямой, как всегда, ты ведь балерина,
но ты извивалась, я видел, как ты внутри извивалась.
И ты отдала мне вещи в пакете:
журнал и рубашку, в которую ты тщательно замотала книгу по сексу.
Я взял твой пакет,
чувствуя мягкость рубашки и смех твердой книги.
Мне хотелось смеяться.
Моя скорость всё увеличивалась,
в моих ушах свистел мрак,
в ушах колыхалось море безмолвия, будто умерли все звуки.
– Вы хотите меня о чем-то спросить? – сказала ты,
и льдинки с твоих ресниц
с грохотом осыпались в мою разверстую бездну.
Я стоял, слушая эхо.
– Нет, – сказал я. – Зачем?
– Прощайте, – сказала ты и ушла к машине отца.
Это было северное сияние.
Девочка
Голос, всегда тихий и глуховатый, становится вдруг громким и звонким: он создан для песни и плача. Таким голосом не ведут обыденных разговоров, но ты об этом не знаешь. Ты говоришь – и ударяешь слова так сильно, будто в них твоя страсть и душа. Но в них ее нет; где она? Она в твоем голосе, в твоем молчании, в хрупкости твоих нежных пальцев. Ты старательно прячешь ее (от других или от себя?), делаешь вид, что ее и нет, но она прорывается, льнет к твоим гладким запястьям, извивается в волосах… Я вижу ее в тусклой ссадине на предплечье шелковисто обнаженной руки. Я слышу ее в шепоте «Спасибо», в твоем мягком шепоте.
Маленькая капризная девочка, тебе почти двадцать, а я видел твои слезы во сне и однажды – наяву. Подойти, обнять – при всех, среди бела дня? Я тебе никто; я не подошел и не обнял. Плакать, милая, это не современно; ты выглядишь, как красивый манекен, ты ходишь на дискотеки и в клубы,