– Вы, ваше сиятельство, слишком хорошо прячете отцовское сердце. Вместо того чтобы видеть в вас любящего отца, бедная девочка видит властного хозяина. Естественно, что, из страха перед вами, она прибегает к помощи преданного домашнего духовника.
Натягивая кальсоны, дон Фабрицио недовольно пыхтел: он предвидел долгие разговоры, слезы, бесконечную нервотрепку; эта жеманница испортила ему первый день в Доннафугате.
– Понимаю, падре, понимаю. Это меня в собственном доме никто не понимает. В этом вся беда. – Он сидел на табурете, капли воды жемчужной россыпью застряли в светлых волосах на груди. По кирпичному полу змеились ручейки, комнату наполнял молочный запах отрубей, миндальный аромат мыла. – И что же, по-вашему, я должен на это сказать?
В комнате было жарко – настоящее пекло, иезуит обливался по́том и теперь, выполнив свою миссию, с удовольствием бы ушел, если бы его не удерживало чувство ответственности.
– Церковь всегда приветствовала желание создать христианскую семью. Присутствие Христа на бракосочетании в Кане Галилейской…
– Вы отвлекаетесь от главного. Меня интересует не брак вообще, а именно этот. Танкреди сделал моей дочери предложение? И если да, то когда?
Пять лет падре Пирроне пытался обучить мальчика латыни; семь лет терпеливо выносил его насмешки и капризы; как и все, он находился во власти его обаяния, но недавние политические эскапады Танкреди оскорбили его, и прежнее расположение теперь боролось в нем с новым чувством – чувством досады. Он не знал, что и сказать.
– Предложения как такового не было. Однако у синьорины Кончетты нет на этот счет ни малейшего сомнения: все более частые знаки внимания, взгляды, намеки убедили это невинное создание. Кончетта верит, что любима, но, будучи почтительной и послушной дочерью, пожелала узнать через меня, что ей надлежит ответить, когда это предложение последует. Она чувствует, что ждать осталось недолго.
Дон Фабрицио успокаивал себя: откуда у этой девчонки может быть опыт, который позволил бы ей разгадать намерения юноши, тем более такого, как Танкреди? Не исключено, что она все придумала, что это просто один из «золотых снов», тайну которых пансионерки доверяют смятым подушкам в будуарах. Говорить об опасности пока еще рано.
Опасность. Князя удивило, с какой отчетливостью это слово прозвучало в его сознании. Опасность. Но для кого? Он очень любил Кончетту: ему нравилась ее неизменная покорность, безропотность, с которой она терпела деспотизм отца. Впрочем, он преувеличивал ее безропотную покорность. Привычка отстранять от себя все, что представляло собой угрозу его спокойствию, не давала ему замечать, как загорались злые огоньки в глазах девушки, когда его самодурство становилось поистине невыносимым. Он очень любил дочку. Но еще больше он любил Танкреди. Покоренный когда-то насмешливой ласковостью мальчика, он несколько месяцев назад получил