Князь вернул Бендико, умчавшегося за своим другом с громким радостным лаем, добрился, умыл лицо. Вошел лакей, чтобы помочь ему одеться и обуться. «Триколор, триколор! Все уши прожужжали с этим триколором, мошенники! Да что они означают, эти три полосы? Собезьянничали у французов, и все. Разве сравнишь этот безобразный флаг с нашим белоснежным, украшенным тремя золотыми лилиями? Какие надежды могут быть связаны с этим пестрым лоскутом?» Подошел момент завязывать галстук – внушительных размеров шейный платок из черного атласа, а это сложная процедура, поэтому на рассуждения о политике лучше пока не отвлекаться. Один оборот, второй, третий. Большие пальцы ловко придают складкам пышность, расправляют концы, скрепляют шелк головкой Медузы с рубиновыми глазами.
– Подай чистый жилет! Не видишь разве, на этом пятно?
Лакей поднимается на цыпочки, чтобы надеть на него суконный коричневый редингот, потом подает носовой платок, надушенный бергамотом, ключи, часы с цепочкой. Портмоне князь сам кладет в карман, смотрит на себя в зеркало: ничего не скажешь, все еще красавец-мужчина. А этот каналья назвал его старым сладострастником! Посмотрел бы я на тебя в моем возрасте, что от тебя останется? Сейчас-то уже кожа да кости.
Он шел по залам, и от его тяжелых шагов звенели стекла. Дом был тих, светел, наряден. Главное, это был его дом. Спускаясь по лестнице, он вспомнил слова племянника: «Если мы хотим, чтобы все осталось по-старому…» Танкреди далеко пойдет, он всегда это чувствовал.
В конторе еще никого не было, и солнце, пробивавшееся через закрытые ставни, мягко освещало комнаты. И хотя это было не самое благопристойное место на вилле, его обстановка отличалась строгостью и простотой. Вощеный пол отражал висевшие на белых стенах огромные картины в черных и золоченых рамах, изображавшие веселыми красками владения дома Салина: вот остров Салина с горами-близнецами, в кружевном жабо из морской пены, а вокруг покачиваются на волнах галеры с разноцветными флагами; вот Кверчета с низкими домами и церковью Божьей Матери, к которой тянутся вереницы синюшных богомольцев; вот зажатый со всех сторон горами Рагаттизи; вот Ардживокале, совсем крошечный среди просторов пшеничных полей, усеянных трудолюбивыми крестьянами; а вот Доннафугата со своим барочным дворцом, и к ней со всех сторон спешат красные, зеленые, желтые повозки не то с женщинами, не то с бутылями, не то со скрипками; и еще много других поместий, и над каждым лучезарное небо, каждое под защитой усмехающегося в длинные усы леопарда. Эти радостные картины – все вместе и каждая в отдельности – прославляли цветущую империю рода Салина. Наивные творения доморощенных художников прошлого века, они должны были давать представление о владениях, их границах, размерах и видах дохода, так и оставшихся, однако, до конца не выясненными. Богатство за долгие века превратилось в декор, в роскошь, в удовольствие. Отмена феодальных устоев стала не только отменой привилегий, но и отменой обязанностей. Как старое