Адам – благослови Бог его любопытную душу – уговаривает меня прогуляться с ним после работы в паб. Я вижу, как вытягиваются лица у начальства, когда они слышат наш разговор. Очаровательно. Я решаю принять его предложение – частью ради того, чтобы сбить его со следа, а то он уже начал что-то подозревать, – а частью, чтобы позлить их. В пабе мы берем по пинте пива.
– Что у тебя, проблемы с твоей миссис? – начинает Адам. Господи, до чего же у меня паршивое настроение.
– Она была ведьмой, – отвечаю я. Умалчивая, правда, о том, что я и сам колдун.
– Ха, парень! – смеется Адам. – Брось! Мне ли не знать, как это бывает! Но ты не должен позволять ей портить тебе пищеварение. Как ее звали, эту твою леди?
– Вивиан, так ее звали одни, – отвечаю я. Черт, похоже на начало баллады. Этого еще не хватало.
– Одни, значит? Вот как? Ну… а ты как ее звал, друг? – Адам похож на всех дураков разом: и тех, что я еще встречу в будущем, и тех, что уже встречал в прошлом.
Я скручиваю бороду в кукиш и тут же разматываю ее обратно. В глотке у меня застрял обрывок запрещенного издания «Улисса». Моя возлюбленная всегда имела склонность к скандальным текстам. Пару дней назад я съел Эпизод 4, «Калипсо», и Эпизод 15, «Церцея», потому что думал: наверняка она распихала остатки моей магии по эти двум ведьмам, разве она упустит такую возможность меня позлить? В самом деле, не в Молли же Блум ее складывать. Моя возлюбленная никакая не Пенелопа. Уж она-то не станет сушить дома пятки в ожидании благоверного; нет, это меня она превратила в Пенелопу, а сама помчалась по Англии в поисках приключений. Пока не перестаралась. Но книга была как книга, обыкновенная: бумага да чернила. У меня до сих пор весь язык в пятнах и привкус йода во рту.
– Нимуэ, – говорю я наконец со вздохом. Конечно, я все еще люблю ее, хотя гадостям, которые она мне сделала, несть числа. Сначала, по ее милости, я сто лет сидел на сосне, считая ее за башню, потом еще век бродил по Риму, замотанный в волчью шкуру. Какое-то время я был пригожей девицей, что оказалось совсем не так приятно, как можно было ожидать, а потом триста лет дремал на городской площади, где на меня гадили голуби и садились все, у кого болели ноги.
Я еще только начинал заглядываться