– А парень у тебя есть?
Это, собственно, был один из первых Катькиных вопросов свалившейся на них с неба дружбы. Грозно спросила, как контролер на транспорте: ваш билет?
– Не-а, – робко ответила Ира, испугавшись, что ее сейчас вышвырнут из начавшего движение автобуса.
– Как нет? Так не бывает.
– Ну-у, мне нравится один мальчик, но он этого не знает.
– Как не знает?! – удивилась Катька.
– Это тайна, потому что я ему не нравлюсь.
– Он тебе это сказал?
Ире стало смешно: вот дуреха эта Катька.
– Как же он скажет, если понятия ни о чем не имеет?
– Да почему не имеет-то?
– Ты дура или прикидываешься? Мне что, на шею ему вешаться?
– Да. Только это иначе называется. За свое счастье надо бороться, – пояснила заштампованная корреспондентка газеты «Ленинские искры».
Штампы штампами, мысль выражать словами каждый может по-разному. Но в данном случае была выражена не только мысль. Ирочке была предъявлена идеология: жизнь – борьба, за свое счастье надо бороться и побеждать.
– Придется брать тебя на воспитание, раз ты такая умственно отсталая.
– Уж прямо отсталая, – обиделась Ира.
– Я неточно выразилась. Ты отстаешь в развитии. Но это поправимо. Тебе надо учиться жить. И вообще… становиться женщиной.
«Становиться женщиной» означало, собственно говоря, не вообще, а в частности. Но для Катьки технология борьбы за счастье строилась прежде всего на счастливой любви. С этого пункта она и начала Ирочкино воспитание, взяв в качестве образца свою уникальную историю.
Катькино «женское счастье» находилось у нее под боком, в соседней комнате коммунальной квартиры, и звалось Алексеем, студентом второго курса института. Со своим героем она, можно сказать, выросла с пеленок и имела возможность наблюдать его становление и развитие. Детские наблюдения были мало интересными и скорее отрицательными: вялый, ленивый мальчик, который всегда молчал, а если говорил, то односложно, растягивая слова. Он бесконечно медленно мыл руки под краном на кухне, раздумчиво ставил чайник на газовую плиту и уходил, оставив этот ценный бытовой прибор огню до полного растерзания и бесславного конца. Во дворе он не играл с детьми в общие игры, а часами кидал в стену теннисный мяч, ловил и снова кидал, не выражая лицом никаких, даже самых первобытных чувств. Катька считала его дураком и придумала для него два прозвища, успешно привив их всей дворовой ребятне. Они называли его то Лексеем, то Олёшей – как дедушка Горького из его повести «Детство». «Ну, Лексей, ты не медаль», –