И еще я услыхал характерный звук пули, пробивающей металл. Пуля оставила на каске хорошо различимое небольшое отверстие. Тяжелораненый пулеметчик сползал в окоп, продолжая цепляться за рукоятку. У Ходырева опустел магазин, он торопливо менял его на новый.
Мы с Балакиным стреляли, отгоняя от пулемета солдата, который пытался перехватить рукоятку.
– Щас я его гранатой, – выкрикнул кто-то из моих красноармейцев и, поднявшись в рост, швырнул РГД.
Она взорвалась в окопе, раскидав в стороны обоих солдат и подкинув вверх пулемет с расщепленным прикладом.
С помощью Балакина я торопливо выпутывался из колючей петли. Ходырев и остальные красноармейцы вели дружный огонь из винтовок. Плоский дот с разводами камуфляжной краски, похожий на притаившуюся черепаху, окутался гудящим пламенем – он угодил под струю огнемета.
Бойцы, покинув укрытия, бежали вперед. Наконец выпутавшись из колючки, я догнал их. Едва не на каждом метре лежали убитые и раненые красноармейцы.
Но рубеж был преодолен. Восьмая и девятая рота уже оказались в «мертвой зоне», недостижимой для огня из амбразур.
Часть из них были закрыты броневыми заслонками, из других продолжали стрелять.
В отверстия летели гранаты, бойцы карабкались вверх на крыши дотов и здесь в упор схватывались с защитниками укреплений. Один из красноармейцев достал завернутую в тряпки бутылку с горючей смесью. Бросить ее в люк не успел, его в упор застрелил унтер-офицер. Бутылка разбилась, но не загорелась, растекаясь по бетонной крыше.
Я дважды выстрелил в унтер-офицера и, отцепив от пояса «лимонку», швырнул ее в люк. Взрыв прозвучал глухо, где-то в глубине бетонного колодца.
Сапер поджег связку толовых шашек и крикнул нам:
– Уходите с крыши! Сейчас здесь все в огне будет.
Связка полетела в люк, а бутылка с горючей смесью воспламенила дот. Мы убегали от шипящего липкого пламени вместе с финнами. Внутри дота начали взрываться боеприпасы, вывернуло броневую заслонку, из прямоугольного отверстия вырвались языки огня.
Саперы взрывали и поджигали остальные доты. Финны отходили, огрызаясь винтовочными выстрелами и автоматными очередями. Из этого гарнизона их осталось совсем немного, но и мы несли потери.
Глядя на многочисленные тела погибших красноармейцев, я с тоской подумал, что вряд ли судьба сбережет меня в этой жестокой войне. Я собирал своих бойцов, мы перевязывали раненых. Я был оглушен сильным взрывом и плохо слышал.
Спустя несколько недель, в конце января, я получил тяжелое ранение и был отправлен в госпиталь. Кроме двух пуль, пробивших грудь и правую руку, я обморозил пальцы на ногах, которые долго заживали, причиняя боль не менее мучительную, чем раны.
В госпитале я как бы со стороны узнавал о событиях, происходящих на Зимней