Вдруг оттуда для жизни смертельного яду добудет,
Замешает в кратеры, отправит всех нас к злым чертям». {330}
И другой говорил из надменных тех юношей, судя:
«Знает кто? Ведь возможно он, в гнутом уйдя корабле,
С Одиссеем, вдали от домашних погибнет. Рассудим, —
Этим много и нам он доставит хлопот. На столе
Достоянье его всё тогда разделить нам прекрасно, {335}
Мамке с будущим мужем оставим мы дом на земле», —
Говорили. Пошёл Телемах в кладовую с опаской,
С кровлей верхней, большую; хранилось добро за стеной, —
Злато, мёд, и одежда в ларях, благовонное масло.
Там, в порядке вдоль стен находились, одна за другой, – {340}
Бочки полные сладким вином многолетним, – напитком
Чистым, божьим, хранился на случай, когда бы домой
Все ж вернулся домой Одиссей, после многих попыток.
Дверь двух створок прилажена прочно, закрыла там вход.
В кладовой этой ключница ночи и дни находилась, {345}
Охраняя запасы, с усердием их стережёт; —
Евриклея, то дочь Опа Пенсенорида, старушка.
Телемах обратился, позвавши ее наперёд:
«Наполняй вином амфоры сладким мне, няня, – послушай, —
Не того дорогого, которое здесь всем пример. {350}
Поминав о бессчастном, в надежде, что может быть лучше,
Вдруг придёт Одиссей, ускользнувши от Смерти и Кер.
Амфор сделай двенадцать, и крышками сверху покрой их.
После кожаных плотных мешков ты наполнишь доверх,
Двадцать смеривши мер, той размолотой ячной мукою. {355}
Знай об этом одна! Заготовишь припасы, и здесь
Их поставишь, а вечером я заберу их с собою.
Мать поднимется в верхний покой свой, о Сне зная честь.
В Спарту ехать сбираюсь, и в Пилос песчаный, – разведать,
Нет ли слухов о милом отце, возвращеньи, бог весть», – {360}
Так сказал. Евриклея кормилица воет, как ведьма,
Огорчённо к нему обращается, слово летит:
«Как могла у тебя в голове эта мысль быть последней,
Милый сын мой! Ну как ты, – единственный, умный на вид,
Выйдешь в дальние земли? Погиб уж вдали от отчизны {365}
Богу равный отец Одиссей где-то, в дали лежит.
Эти ж, лишь ты уедешь, коварное дело замыслят,
Хитро сгубят тебя, и всё наше поделят с собой.
Ты останься, милок, со своими! Откуда те мысли,
Всяко беды терпеть по морям беспокойным, родной?» {370}
И тогда ей в ответ Телемах рассудительный молвил:
«Няня, тише! Решенье моё не без бога. Постой,
Поклянись мне, что матери ты ничего не обмолвишь,
Прежде минет одиннадцать дней, иль двенадцать, ты скрой, —
Или спросит сама, иль другие об этом промолвят. {375}
Вдруг, боюсь я, от слёз злых поблекнет она красотой».
Тут старуха сама поклялась богов клятвою страшной.
После как поклялась,