На высоком Капитульном холме, внутри Уноциркула, все так же возвышались Алый замок и Вековой дворец; в них работали, принимали просителей и вели суд те из Тридцати регентов, что остались в столице – но ни один из них не занял императорские покои, и Тридцать поселились в разных местах столицы, в каждом из округов, включая трущобы Септоциркула – чтобы своим примером показать: старые сословные границы отжили свое.
Вскоре Пенига пересек круговую улицу Кватроциркула и вступил в следующий округ – Квинквециркул. Богатые каменные дома зажиточных буржуа сменились бесчисленными ремесленными мастерскими, рынками, магазинами и харчевнями. Здесь жили и работали хозяева и управляющие лавок, и ни на минуту, ни днем ни ночью не утихала торговля. Купить воз сена, сотню голов скота или яблоко – на всякий спрос здесь имелось предложение. Разрезающая город от центра до окраины улица, по которой шел аколит, здесь поменяла название – из Сердоликовой став улицей Каретников.
Увернувшись от двух особенно приставучих лоточниц, одна из которых норовила всучить "красавцу студенту" леденец на палочке, а другая – пинту кваса, Пенига покинул Квинквециркул. Он вошел в Сиксциркул – квартал из крепких, но небогатых домиков, построенных частью из камня, а частью из дерева. Некоторые совсем покосились, другие, наоборот, щеголяли свежей яркой краской. Здесь жили горожане средней руки: небогатые торговцы, ремесленники, работавшие в мастерских Квинквециркула, чиновники низшего ранга, студенты и преподаватели университета, не желавшие ютиться в общежитиях Трициркула и достаточно состоятельные, чтобы купить дом или снять квартиру.
По крепкому каменному мосту Пенига пересек небольшую речку Стюр, когда внимание его привлекла громкая компания пьяных пополанов, выкатившихся из трактира "Герцогиня и пастернак" – одного из самых знаменитых в Сиксциркуле. Они не в лад орали ставшую очень распространенной в последнее время песенку "К дьяволу и к дьяволовой матери". Пенига не относил себя к ценителям этого произведения кабацкого искусства и неосознанно перешел на другую сторону улицы Каретников.
– Э, абразованный! – выбился вдруг один голос из общего нестройного хора. – Чего нос воротишь, абразованный!
Пенига молча шел мимо, изо всех сил стараясь не ускорять шага – врожденное чувство самосохранения подсказывало, что, стоит хоть чуть-чуть выказать страх – и эта свора дружно набросится на него: начнет улюлюкать и поносить на чем свет стоит… это в лучшем случае.
– Истинно говорю вам, братья, грядут последние дни! – вдруг зарядил, перебивая пение, один менее пьяный, чем другие, голос. – Все знамения на то: третьего