– Вы будете давать чистосердечные признания в совершённом вами преступлении?
И он твёрдо ответит:
– То, о чём вы говорите, злой навет и вздор!
И так – два с половиной месяца.
Пережитое в те дни и ночи в гостиничном номере и кабинете следователя НКВД потом долго будет напоминать о себе жуткими ночными кошмарами.
В другой раз следователь заговорил с ним иным тоном.
– Послушайте, Михаил Григорьевич, вы ведь только вовлечены в заговор. И, я думаю, суд учтёт, что степень вашей вины не столь велика, чтобы за это лишать вас всего того, чего вы добились трудом и кровью. Добровольное признание и искреннее раскаяние будут свидетельствовать в вашу пользу как самый главный аргумент во всей этой истории.
Эге, братец, смекнул Ефремов, ведь и я в тактике и стратегии кое-что смыслю. И даже академию окончил. И имею прекрасную аттестацию, подписанную самим Шапошниковым. Не тебе мне ловушки расставлять. И ответил коротко:
– Наговаривать на себя не буду ни при каких обстоятельствах.
17 апреля 1938 г. в опостылевшем комфортабельном номере самой дорогой в Москве гостиницы, после тяжких размышлений, он написал своим размашистым почерком письмо Ворошилову. Вначале он хотел обратиться лично к Сталину. Но вдруг почувствовал, что этого делать не надо. Обратившись непосредственно к Сталину, он сразу же вывел бы влиятельнейшего Ворошилова из своих потенциальных союзников и возможных спасителей. Клим, получив письмо, обязательно покажет его и хозяину.
«КЛИМЕНТ ЕФРЕМОВИЧ!
Последнее моё слово к Вам. Пусть оно будет и к тов. Сталину. Я перед партией Ленина – Сталина, перед страной, советским правительством совершенно чист. Отдавал жизнь за твердыни Советской власти и в годы Гражданской войны, и в национально-освободительной войне китайского народа против империалистов. И в любое время готов драться с врагами с такою же беззаветной преданностью и храбростью, как и раньше.
Если верите мне, то спасите от клеветы врагов народа. Их клевета, возведённая на меня, ни одним фактом не подтвердится. Я для партии большевистской был и остаюсь её верным сыном. Время и мои дела это подтверждают на любом посту и при любой опасности. В любое боевое пекло можете послать меня – или погибну смертью храбрых, или возвращусь к Вам, и Вы встретите меня с объятиями.
Лгать на себя не могу, используя Ваше ко мне отношение и исключительное внимание и заботу. Я за эти дни так исстрадался, что буду рад любому Вашему решению в отношении меня.
Я отнюдь не сомневаюсь, что если бы я был замешан в чём-либо нехорошем, я был бы прощён после того, как чистосердечно принёс бы раскаяние моё Вам, но, повторяю, наговаривать на себя просто не могу.
Прошу простить меня за принесённую Вам заботу. Мне тяжело невероятно!
Всегда Ваш – Ефремов М.
17.04.38»[16].
Ворошилов прочитал это письмо и, как и предполагал Ефремов, передал на