На жену свою, Сару, надежды не было вовсе. Сплюнул с досады, вспомнив супругу. Рыхлые толстые груди мотались чуть ли не до колен, громадные бедра, такие, что боком входила в любые двери, хриплый то ли голосище, то ли лай с ранней утрени до поздней ноченьки – такова его женушка.
Ах, как он радовался приданому за нее, хорошему, доброму приданому: дом чуть не в центре Херсона. За этот домище, как ему тогда показалось, готов был взять не то что громогласную Сару, хромую собаку в жёны бы взял. А Сара тогда была ничего, и груди на месте, бедра тоже пленяли своей крутизной. Ну, а что и тогда была толстовата, на то были причины, но округлый животик её ему не мешал.
Она же жрала тогда с утра до ночи, прорва такая. Вздохнул, и опять плюнул. Мысли к хорошему уже не вернулись, а потекли про торговлю. Не задалось! Принесла погода некстати византийский караван, и нет, чтоб с добром, да товаром хорошим, радости было б до утра или ноченьки. Так нет, же, военный эскорт, явно то не к добру, не к добру. Сам себе покачал головой, тихонько вздохнул: эх, помоги, всевидящий Яхве!
К дому приплёлся тихонько: донимала жара, будь и она неладна и проклята, как прокляты им византийцы и варвары, херсаки, да и все, в этом треклятом городишке у моря.
Не радовало синее море, певшее вечную песню любви и свободы, раздражали до зуда зоркие птицы бакланы, воровавшие сдобычь у зазевавшихся рыбаков. Слегка вроде отвлекся: надо завтра же будет самого ловкого из рабов, из ручисей или словян (русичи и словене в те времена еще не сростились в единое племя), народ этот честный, прямой и открытый, и можно ставить такого на фелюги рыбачьи, пусть орёт на бакланов с утра да хоть до ночи, абы добыча морская шла не бакланам, а ему, в хозяйские добрые руки. Да заодно пусть, подлый, проверит, рыбаки или бакланы добычу воруют?
Подплелся к задам своего двора и очумел: невинные девичьи дочкины губы смоктал какой-то верзила. Здоровенная ручища бандита с рыжими волосками хваталась за трепетно поднятую грудь его дочки, его Мириам. Дочка застыла в невинном экстазе: ой, что будет дальше?
Сонный плеск синего моря, кудахтанье кур да крики бакланов затмил общий ор: Иаков бил свое чадо. Из круглых глаз миленькой Мириам круглыми виноградинами слезы катились ручьем. Причем, странное дело, глазки ее не краснели, личико не опухало: девочка впрям была очень красива. Не дочка орала, эта кошечка знала, чье мясо съела, и предпочитала терпеть силу отцовских, крепких пока кулачищ.
Орали две дуры: Сара, да мать его, старая стерва. Мамаша в свои сорок семь с небольшим орала, как молодая, и с наслаждением, а как же, она была в центре скандала.