– Знаю.
– А вы что-нибудь для себя выбрали?
– В общем, да. Хочу попробоваться в курсовой футбольной команде.
– Играли в Сент-Реджисе?
– Немножко, – соскромничал Эмори. – Только я в последнее время ужасно похудел.
– Вы не худой.
– Ну, прошлой осенью я был просто крепыш.
– Да?
Из ресторана они пошли в кино, где Эмори с одинаковым интересом прислушивался и к насмешливым замечаниям молодого человека, сидевшего впереди его, и к оглушительным выкрикам из зала.
– Йохо!
– Мой дорогой – такой большой и сильный, – но ах, и нежный притом!
– В клинч!
– В клинч его!
– Ну же, целуй ее, чего медлишь?
– У-у-у!
В одном углу стали насвистывать «На берегу морском», и зал дружно подтянул. За этим последовала песня, в которой слов было не разобрать, так громко все топали ногами, а затем – нечто бесконечное, бессвязное и заунывное:
О! О! О!
На кондитерской фабрике служит она —
Что ж, пусть Бог ей за то пошлет.
Но я не поверю, будто без сна —
Черта с два! —
Она варит варенье всю ночь напролет!
О! О! О!
Проталкиваясь к выходу, бросая вокруг и ловя на себе сдержанно-любопытные взгляды, Эмори решил, что в кино ему понравилось и держаться там надо так, как те старшекурсники, что сидели впереди них, – раскинув руки по спинкам кресел, отпуская едкие, остроумные замечания, проявляя одновременно критический склад ума и веселую терпимость.
– Съедим, что ли, мороженое, то есть, простите, сандэ? – предложил Керри.
– Обязательно.
Они сытно поужинали и не спеша двинулись к дому.
– Вечер-то какой.
– Красота.
– Вам еще распаковывать чемоданы?
– И верно. Пошли, Бэрн.
Эмори пожелал им спокойной ночи – сам он решил еще посидеть на крыльце.
В наступившей темноте купы деревьев чернели как призраки. Луна, едва взойдя, прошлась по крышам бледно-голубой краской, и, пробираясь в ночи, застревая в узких расселинах лунного света, до него доносилась песня – песня, в которой явственно звучала печаль, что-то быстротечное, невозвратное.
Ему вспомнился рассказ человека, окончившего университет еще в девяностых годах, про одну из любимых забав Бута Таркингтона[5] – как он на рассвете, выйдя на университетский двор, пел тенором песни звездам, будя в душах благонравных студентов разнообразные чувства – смотря по тому, кто в каком был настроении.
И тут из темной дали Университетской улицы показалась белая колонна – стройным маршем приближались фигуры в белых костюмах, локтями сцепившись в шеренги, откинув головы.
Все назад, все назад,
Все назад – в Нассау-Холл,
Все назад, все назад,
Всё он в мире превзошел!
Все назад, все назад —
Куда бы рок нас ни завел,—
Эй, от-ряд – все на-зад,
Все на-зад – в Нассау-Холл!
Призрачная