И стал собираться на охоту. С ним был Феоктист НикольскийА, монах, который в монастыре помогал ему переписывать книги. Эта охота вошла в историю благодаря записям Феоктиста. Севаст, как рассказывают, посадил борзую на седло, себе за спину, и они отправились охотиться на оленей. Вскоре борзая спрыгнула со спины коня, но никакого оленя поблизости не было. Собака тем не менее тявкала, как будто действительно гонит добычу, и казалось, что та, невидимая, но тяжелая, движется по направлению к охотникам. Слышалось, как трещат кусты. Севаст вел себя так же, как и борзая. Он держался так, как будто перед ним олень, причем действительно совсем неподалеку слышалось что-то похожее на дыхание оленя, и Феоктист подумал, что архангел Гавриил наконец явился Никону в облике оленя, иными словами – обращенный в душу Никона Севаста. А говоря еще точнее, архангел принес душу Никону в подарок. Таким образом, Никон в тот день на охоте поймал собственную душу и заговорил с ней.
– Глубока твоя глубина и велика твоя слава, помоги мне восхвалять тебя в красках! – вскричал Севаст, обращаясь к архангелу, или к оленю, или к собственной душе – одним словом, к тому, что это было. – Я хочу нарисовать ночь между субботой и воскресеньем, а на ней твою самую прекрасную икону, чтобы тебе молились и в других местах, даже не видя ее!
Тогда архангел Гавриил сказал:
– Пробидев поташта се озлобити… – И монах понял, что архангел говорит, пропуская существительные. Потому что имена – для Бога, а глаголы для человека.
На это иконописец ответил:
– Как же мне работать правой, когда я левша?
Но олень уже исчез, и монах тогда спросил Никона:
– Что это было?
А тот совершенно спокойно ответил:
– Ничего особенного, это все временное, а я здесь оказался просто на пути в Царьград… – А потом добавил: – Сдвинешь человека с места, где он лежал, а там черви, букашки, прозрачные, как драгоценности, плесень…
И радость охватила его, как болезнь, он переложил кисть из левой руки в правую и начал писать. Краски потекли из него, как молоко, и он едва успевал класть их. Он узнал все разом: и как смешивать тушь с мускусом кабарги, и что желтая краска самая быстрая, а черная медленнее всех других красок, и ей нужно больше всего времени, чтобы высохнуть и приобрести свой истинный вид. Лучше всего ему работалось с «белой святого Иована» и «змеиной кровью». Законченные работы он не покрывал лаком, как это было принято, а проходил по ним кисточкой, смоченной в уксусе, чтобы получить цвет светлого воздуха. Он кормил и исцелял красками, расписывая все вокруг: дверные косяки и зеркала, курятники и тыквы, золотые монеты и башмаки. На копытах своего коня он нарисовал четырех евангелистов – Матфея, Марка, Луку и Иоанна, на ногтях своих рук – десять Божиих заповедей, на ведре у колодца – Марию Египетскую, на ставнях – одну и другую Еву (первую – Лилит и вторую – Адамову). Он писал