– Неужто никого? – с отчаянием воскликнул я. – Неужто никто на небесах не протянет ко мне руку – луч помощи, неужто никто из избранных в Царство слагателей земных слов не вытащит меня за загривок – меня, последнего пиита этой погибающей земли?
– Есть здесь несколько таких, о которых ты говоришь, – сжалился наконец Авраам, – их чрезвычайно мало, всего, кажется, двое, трое или четверо, но не они будут помогать тебе – ты можешь, если сможешь, только сам.
– Позволь мне, отче Аврааме, хотя бы издали взглянуть на эту троицу бывших смертных, чтобы постичь твои резоны.
И сквозь смутный туман, там вдали, я увидел силуэты графа, сложившего строки о бирнамском лесе, и высоколобого отпрыска жалких артистов, скончавшегося после запоя. «Я разумел – есть ли надежда для такого злосчастного, как я, за пределами этой жизни?» – повторил я его слова и рухнул, изможденный, сквозь пять небес на твердь земного леса.
Я встал, отряхнувшись, ужасно болели колено и поясница, спазм сжимался в диафрагме, было около шести вечера, быстро темнело, чернота леса на краю опушки сливалась с чернеющим небом, где-то обломилась ветка – силуэт черного волка чуть покачивался метрах в тридцати от меня в струях морозного воздуха на фоне вечной зимней черноты.
И я вдруг ясно и очевидно понял, что это не я плету матовую сеть, а он – волк – плетет матовую сеть мне, и плетет ее четко и неустранимо, – плетет ее не моими жалкими одомашненными скотами – конем и слоном, – а плетет ее намертво черным ферзём.
…морозным вьюжным февралем я вечера напролет просиживал в городской библиотеке за старинными томами, пытаясь найти в них иные коды и алгоритмы расползающейся матовой сети. Но в книгах и энциклопедиях не было ответа на ходы, которыми ходили черные фигуры моей жизни.
Вновь и вновь мои мысли обращались вспять, в юность – я вновь вспоминал ту первую волчью охоту в тринадцать лет с отцом и старшим братом. Я вижу оклад на снегу из немного полинявших красных флажков, вижу, как отец с братом удаляются на другую сторону, за рощу, чтобы гнать оттуда волка, слышу гам, дальние, приглушенные мохнатыми снежными елями выстрелы, вижу, как серый колышущийся волк, прижимаясь к насту, вылетает из кустарника на поляну напротив меня, я вскидываю двустволку, брат выбегает вдали из леса, преследуя серого зверя, я стреляю из первого ствола, волк не чувствует выстрела, не замечает его, брат хрипит, красная лужа растекается по его белому полушубку, он замедленно валится в снега, перебирает ногами, подергивается, я спускаю курок второго ствола, волк взвизгивает, припадает брюхом на белую землю и, оставляя струйный окровавленный след, уходит, уходит под флажки, – он умрет к вечеру, а брат уже мертв.
Что еще помню я? Как ни странно, последний махан. –