Надо вернуться к условиям нашего существования. С точки зрения питания мы были сравнительно обеспечены благодаря академическому пайку и выдачам натурой в Коммунистическом университете, где, постояв час в очереди, я был очень рад получить фунт хлеба (там он был съедобным). В академическом пайке часто мясо заменяли селедками, масло – ими же, сахар – ими же. И притом в селедках оказывались очень прыткие личинки – «прыгунки», как их называли приказчики при выдаче. Как только мешок приносили домой и открывали, пол покрывался сотнями этих прыгающих личинок. Один раз я наловил изрядное количество их в два пакета и отправил: один – наркомздраву Семашко, другой – Покровскому.
Самое тяжелое было отсутствие топлива и невозможность его купить. Складывая вместе все содержания, которые где-либо получал, я не мог бы купить даже четверти сажени дров на черном рынке, а выдачи отсутствовали. Я обратился к Покровскому: ответа не было, но управляющий делами ГУС Петр Петрович Дехтерев, очень славный человек, сказал мне: «Не ждите ответа: он считает такие заявления проявлением антисоветских настроений; а вот я достану вам ордер из хозяйственного отдела Наркомпроса». Он сдержал свое слово: я получил ордер на сажень дров. Но, чтобы осуществить его, предстояло проделать целое путешествие на склад за Симонов монастырь на берегу Москвы-реки.
Требовалось выйти часа в три ночи с тем, чтобы поймать ломовиков на Таганской площади и договориться с ними – и не за деньги, а за продукты. Усевшись в сани, продолжить путешествие до склада и там ждать, пока его заведующий соблаговолит придти и отпустить дрова. За это также нужно было дать ему продукты, и тогда была надежда получить не сажень, а больше. Я проделал эту программу с полным успехом, и так как я, по твоей терминологии, – «Ротшильд младший», то к трем часам дня вернулся домой замерзший и усталый, но с двумя саженями дров. Мы сложили их стенкой у себя в комнате, так как никаких других мест для хранения не было: даже палка не пролежала бы в коридоре и пяти минут; так этот вопрос был разрешен. Мы смотрели на дрова любовно, а все, приходившие, – с завистью. Пила была тут же, и я работал ею с большим успехом.
Твоя жизнь проходила под знаком болезни. Ревматизмы принудили тебя оставить начавшуюся было работу на факультете общественных наук. Трамот был ликвидирован. Приходилось ожидать улучшения здоровья и общего улучшения для того, чтобы предпринять выполнение новой программы: мы решили, что с осени следующего, 1921 года ты начнешь биологическую подготовку на физико-математическом факультете. Я советовал тебе начать ее немедленно, самой, с тем, чтобы потом было легче выполнять учебный план, но из этого ничего не вышло: болезнь и семья не давали возможности заняться делом.
Катя и Сережа продолжали рассматривать тебя как заместительницу матери. Ты и была для них матерью, как и для Ивана Григорьевича, который