– Замёрзла, Доля? Ничего. Сейчас накочегарим. Накашеварим. Я тебе таблетку дам, укол поставлю. Всё будет нормально.
Жена молчала. Только вздыхала. А иногда вдруг жалобно просила:
– Стёпа, ты валенки надень на меня, а то ноги мёрзнут под одеялом.
У него в глазах темнело от тоски и дурного предчувствия. Он уходил за печку и долго там валандался – валенки не мог найти. Нагретые на русской печи, суровою дратвой подшитые валенки воскрешали в памяти жуткие стихи, написанные на фронте молодым танкистом Дегеном:
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай-ка лучше сниму с тебя валенки,
Нам ещё наступать предстоит.
– Ты чего там бормочешь? – стонала Доля. – Где валенки? Я скоро совсем околею.
Он готов был заплакать, но всё же бодрился. Обувал жену и укрывал – второе одеяло доставал, полушубок с вешалки снимал. Стараясь хоть как-то развеселить жену, приободрить, он провозглашал:
– Сейчас я тебе расскажу улыбайку про валенки! Теща у солдата была такая вредная. Представляешь? Наденет разные валенки – белый и чёрный, и ходит по деревне, говорит, вот, мол, какой зятёк у меня, даже одеть не может по-человечески!
Улыбайка была не придуманная, и потому Стародубцев совершенно искренне потешался. А жена смотрела на него совершенно серьёзно и даже пугливо – душа у неё находилась уже по ту сторону смеха, там, где только плачут.
– Ничего, – хорохорился он, – сейчас будет Африка. Сверкающим ножом, который скалился от холодного солнца в окне, Солдатеич проворно и ловко чиркал сухостойное полено – тонкие стрелы с наконечниками смолья разлетались по полу. Он собирал эти стрелы, хрустко переламывал в руках. Но долго хорохориться не получалось. Духу уже не доставало.
Вяло чиркая спичками, он смотрел на золотисто-красных петухов, начинающих драку в печи, – только пух и перья по сторонам летели.
Петушиное пламя в печи бойко билось почти до обеда, а к вечеру в доме опять становилось зябко, неуютно. Раньше достаточно было одной истопли – десять, двенадцать поленьев. А теперь – сколько не топи, казалось, – тепла не будет. В чём дело? Что случилось? Или морозы такие свирепые, или огонь стал не такой, какой был вчера?
Печальный домашний философ, он сидел возле печи и рассуждал:
– Подменили огонь на Руси, как подменили знамя над страной. Огонь всегда был красный, а теперь – серо-буро-малиновый с прокисью. Вот