И вдруг однажды крючки этих вопросов распрямились, перестали царапать душу и сердце. И перестали его донимать странные сны о Великой Стене Просвещения.
Лобастая голова Стародубцева, набитая прочитанными книжками, словно бы осталась на полях сражений, а заместо неё – прикрутили башку хладнокровного физика. Случилось это после контузии: в памяти образовалась гулкая дыра, похожая на чёрную дыру в просторах космоса, где гуляет ветер ледяной.
Внешне Солдатеич мало изменился после той контузии. Разве что глаза погасли – мальчишеский восторг пропал, и вся литература ушла на дальний план, уступая место боевому грозному железу.
До войны равнодушный к оружию, Стародубцев полюбил его на фронте, зауважал. Поначалу он души не чаял в своём танке, но вот беда: клаустрофобия к нему привязалась – боязнь замкнутого пространства. «Тридцать четвёрку» оставить пришлось. Он запрягся в пушку и до самого Берлина волочил её, родимицу, на своём горбу – лесами, болотами, реками. Тяжко было, но ничего: стерпится – слюбится. Крепкий, верный, умный механизм. Как не любить? Лишний раз после боя хотелось погладить её, спасительницу, похлопать по ляжкам, по-бабьи раскинутым, по разогретому жерлу. И смазкой нетерпелось накормить её, как самой вкусной кашей. Сытое, холёное орудие в бою всегда тебе «спасибо» скажет. Это, брат, закон, тут не ленись, тут лучше не доспи, не докури. Сколько нерадивых полегло возле своих лафетов и станин? А Стародубцев потому и уцелел, может быть, что любил и уважал оружие своё, как что-то живое, одухотворённое – и оно, должно быть, к нему прониклось тем же самым чувством.
Да, теперь он всей душой к оружию тянулся. Надёжно было с ним. Человеком себя ощущал. Не каким-нибудь завоевателем, которому охота сапоги помыть в чужих морях. Нет, он просто человеком себя чувствовал. Человеком сильным и уверенным, в любое время способным защитить себя, свой дом и вообще – всю Россию-матушку, всю Великую Русь.
И дорогого сына своего – хотя и не родного, но сердцелюбого – он воспитал как будущего воина, отважного защитника, способного терпеть и холод, и голод, понюхавшего порох и умеющего с закрытыми глазами разбирать и собирать такие игрушки, какие сверстникам его даже не снились.
И воспитание это скоро дало себя знать. Окончив школу, парень собрался поступать в Рязанское высшее воздушно-десантное училище. И поехал он – только вагоны по-артиллерийски на прощанье загрохотали, убегая вдаль. И вскоре весточка пришла – Николик поступил.
«Да кто бы сомневался! – с гордостью и в то же время с грустью подумал Степан Солдатеич. – Теперь не скоро свидимся!»
Глава седьмая. Взрыв
Непривычно тихо стало в доме, сиротливо. И не только в доме – и на природе. Не с кем теперь было Солдатеичу