– Дедушка, – с улыбкой спросила Музарина, – ты в театр собираешься идти в таком наряде?
– Пардон. Хорошо, что напомнила. Затрапезу эту я сейчас сниму.
Азбуковед Азбуковедыч скрылся в боковой двери и через несколько мгновений – как фокусник – неузнаваемо преобразился; он даже как будто помолодел в белоснежном парике, в белом фраке, в золотистых башмаках.
– Дедушку теперь зовут Белинский, – подсказала внучка, улыбаясь. – А на самом деле он – Чернышевский.
– Да! Потому что я всё время задаюсь вопросом: «Что делать?» – Старик пытливо посмотрел на парня. – Ну, что вот прикажете делать с этим юным гением? Его ведь тоже надо приодеть. Минуточку. Я, кажется, придумал. Сейчас найду.
– Ого! – Глаза Ивашки засияли, когда увидел новую одёжку. – Это что? Это мне?
– Это денди лондонский носил. Тот самый, который легко мазурку танцевал и по-французски гарцевал… – Старик засмеялся, потрясая буклями седого парика. – Ну, то есть, мог изъясняться и писать на языке Вольтера и Гюго.
С неохотой и даже настороженностью парень начал переодеваться и вдруг лицо его – как лицо именинника – озарилось радостью.
– Деньги! – закричал он. – Деньги нашлись! Вот они! За подкладку завалились! Никто их не украл! Все целёхонькие!
– Теперь ты не бедный родственник! – обрадовался Азбуковед Азбуковедыч. – Ах, как это славно, что не обокрали, не облапошили! И дело вовсе не в деньгах. Дело в том, что горько, очень горько, Ваня, в людях разочаровываться. А теперь я снова всем нашим народом очарован, ей богу. Теперь мы смело можем идти к свободе, к свету – к свету театральной лампы! Музарина, Музочка? Ты готова? Идём.
Ивашка впервые тогда увидел свет волшебной театральной лампы – слово «рампа» не скоро запомнил. Театр ошеломил его и поверг в какое-то божественное, почти бездыханное созерцание. Подкидыш плохо помнит, что он смотрел – в смысле автора, в смысле названия и содержания. Зато запомнился восторг, в груди полыхающий так, что рубаха вот-вот задымится.
После театра взбудораженный парень всю ночь заснуть не мог. До утра они проговорили о театральном искусстве, о чудесах, которые можно творить при помощи драматургии. Правда, всё больше старик рассуждал, а парень слушал, делая умное лицо. А Музарина, влюблёнными глазами обжигая парня, какие-то блюда на кухне варганила, угощала напитками, похожими на птичье молоко. Музарина двигалась бесшумно, почти не наступая на половицы рассохшегося пола. Странная девушка была, словно полувоздушная. Казалось, ветер дунет – и Муза улетит. Сам того не замечая, он любовался Музой, но потом вспоминал про Златоустку и нарочито, даже грозно хмуробровился, изображая ноль внимания и фунт презрения.
Под утро он заснул с улыбкой на устах – ему приснился «Ардолион, который бреет уши»; лысый как дыня, а уши обросли густыми волосьями и стали похожими на уши медведя. Опускаясь на четвереньки, Ардолиоха, охая, вымаливал прощения и косматыми ушами чистил башмаки