Настроения определенной части творческой интеллигенции, не связанной напрямую с выполнением оборонных заданий, нашли яркое отражение в дневнике директора Архива Академии наук СССР Г. А. Князева: «Вдруг просто, жестко, мучительно встал вопрос о полной безнадежности для нас, осажденных в Ленинграде, – отметил он в своем дневнике 31 октября 1941 г. – Никаких перспектив, кроме голода и страшных испытаний, впереди. И жутко стало перед этой вдруг обнажившейся бездной… Что осталось? Погибать, только погибать. При этом наметились и два варианта гибели – с честью или бесчестно; последнее в том случае, если бы прежде, чем погибнуть с честью, пришлось попасть под сапог гитлеровских захватчиков и все равно погибнуть»[355].
Американский историк Ричард Бидлэк на основе объективного анализа комплекса документов об общественных и политических настроениях ленинградцев в годы блокады пришел к выводу о том, что в Ленинграде «в целом, осенью 1941 г. выражения протеста оставались больше исключением, чем правилом. Способность ленинградцев переносить лишения и ужасы была удивительной»[356]. При этом американский историк подчеркивает ведущую роль ленинградских рабочих в обороне своего города. В самом деле, рабочие, выпускавшие продукцию для фронта, были готовы в любой момент занять пост на огневой позиции. В октябре насчитывалось 123 рабочих отряда, в которых состояло 15 тыс. человек. Кроме того, тысячи трудящихся обучались военному делу на открывшихся в начале октября 102 военно-учебных пунктах. В условиях почти непосредственного соприкосновения с противником продолжалось строительство оборонительных сооружений. В их возведении в октябре 1941 г. ежедневно были заняты до 80 тыс. ленинградцев[357]. Преодолевая трудности и лишения первых месяцев блокады, Ленинград готовился к новым испытаниям.
Принимая во внимание, что «с каждым днем все больше и больше будут чувствоваться затруднения