– Что ж вы им не воспользуетесь, коллега? – последнее слово Себастьян произнес с отчетливой иронией.
Но Беттгер, похоже, ее не уловил. Он выглядел, скорее, обиженным, нежели обеспокоенным. – Молодой авантюрист, – подумал Себастьян, – Пороху не нюхал, вот и заводится. А ведь талантлив, это сразу чувствуется! Однако же он быстро пьянеет. Надо сбросить темп.
– Сначала мне надобно получить малый эликсир, – словно с обидой на непонятливость Себастьяна сказал Беттгер, – неужели вы этого не понимаете? А это требует времени и трудов.
– Каковое время вы проводите в тавернах. О трудах же я и вовсе не говорю! А, между тем, как я понял, вам пришлось начинать Великое Делание, фактически, с самого начала.
– Именно так, сударь. Курфюрст этого не желает понять. Им владеет жажда наживы, и, кроме того, он желает переплюнуть и прусского короля, и императора. И потому он меня подгоняет.
– Он даже еще и не начал вас подгонять по-настоящему, – возразил Себастьян, – И вы в этом весьма скоро убедитесь, уверяю вас. А насчет наживы и тщеславия… Этим живет сей мир: так было и так будет. Кроме всего прочего, Августу позарез нужны средства для борьбы за удержание польского трона. Эта «битва за Варшаву» поглощает деньги, как песок воду. Так что он скоро потеряет терпение.
– И что же?
– Тогда ваше легкомыслие выйдет вам боком. Вы это не можете не понимать, сколько бы вы ни глушили себя вином. Чего вы успели достигнуть за это время? На какой вы стадии сейчас?
Беттгер отпил вина, не говоря ни слова. Молчание затягивалось.
– Никакого порошка нет, а? – тихо произнес Себастьян.
Щеки Беттгера побагровели – от выпитого вина и… От гнева? Или от смущения? А может, просто от страха?
– Вы подозреваете меня во лжи? Извольте выбирать слова!
Несмотря на наигранное возмущение, голос его дрогнул. Себастьян потерял к нему интерес. —
А зря, – думал он теперь, – Я его тогда недооценил. Он – действительно талантливый малый, хоть и любитель приврать. Надо же – изобрел первый не китайский фарфор! Когда начало припекать, и Август посадил его в Мейсене под замок, он зашевелился: под неусыпным надзором фон Чирнхауза, приставленного к нему курфюрстом в качестве надзирателя и одновременно старшего коллеги, который, собственно, и уговорил его заняться опытами на стекольной мануфактуре, он изобрел вначале красный фарфор, а затем, в 1709 году, и «отменный белый фарфор с изысканной глазурью», о чем он и не преминул известить курфюрста. Для курфюрста это был настоящий подарок судьбы: нечто поистине эксклюзивное – то что с тех пор и впредь называлось мейсенским фарфором.
Эта поучительная история с изобретением фарфора в очередной раз подтвердила наблюдение, которое Себастьян сделал уже давно: творческим натурам для самореализации нередко требуется хороший пинок, решительно выводящий их из затянувшегося творческого