Дико́й. Куда же это я пойду?
Кабанова. Домой. А то куда же!
Дико́й. А коли я не хочу домой-то?
Кабанова. Отчего же это, позволь тебя спросить?
Дико́й. А потому что у меня там война идет.
Кабанова. Да кому ж там воевать-то? Ведь ты один только там воин-то и есть.
Дико́й. Ну так что ж, что я воин? Ну, что ж из этого?
Кабанова. Что? Ничего. А и честь-то не велика, потому что воюешь-то ты всю жизнь с бабами. Вот что.
Дико́й. Ну, значит, они и должны мне покоряться. А то я, что ли, покоряться стану!
Кабанова. Уж немало я дивлюсь на тебя: столько у тебя народу в доме, а на тебя на одного угодить не могут.
Дико́й. Вот поди ж ты!
Кабанова. Ну, что ж тебе нужно от меня?
Дико́й. А вот что: разговори меня, чтобы у меня сердце прошло. Ты только одна во всем городе умеешь меня разговаривать.
Кабанова. Поди, Феклуша, вели приготовить закусить что-нибудь.
Феклуша уходит.
Пойдем в покои!
Дико́й. Нет, я в покои не пойду, в покоях я хуже.
Кабанова. Чем же тебя рассердили-то?
Дико́й. Еще с утра с самого.
Кабанова. Должно быть, денег просили.
Дико́й. Точно сговорились, проклятые; то тот, то другой целый день пристают.
Кабанова. Должно быть, надо, коли пристают.
Дико́й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить – обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
Кабанова. Нет над тобой старших, вот ты и куражишься.
Дико́й. Нет, ты, кума, молчи! Ты слушай! Вот какие со мной истории бывали. О посту как-то, о Великом, я говел, а тут нелегкая и подсунь мужичонка; за деньгами пришел, дрова возил. И принесло ж его на грех-то в такое время! Согрешил-таки: изругал, так изругал, что лучше требовать нельзя, чуть не прибил. Вот оно, какое сердце-то у меня! После прощенья просил, в ноги кланялся, право, так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся. Вот до чего меня сердце доводит: тут на дворе, в грязи ему и кланялся; при всех ему кланялся.
Кабанова. А зачем ты нарочно-то себя в сердце приводишь? Это, кум, нехорошо.
Дико́й. Как так нарочно?
Кабанова. Я видала, я знаю. Ты, коли видишь, что просить у тебя чего-нибудь хотят, ты возьмешь да нарочно из своих на кого-нибудь и накинешься, чтобы рассердиться; потому что ты знаешь, что к тебе сердитому никто уж не подойдет. Вот что, кум!
Дико́й. Ну, что ж такое? Кому своего добра не жалко!
Глаша входит.
Глаша. Марфа Игнатьевна, закусить поставлено, пожалуйте!
Кабанова. Что ж, кум, зайди! Закуси чем Бог послал!
Дико́й. Пожалуй.
Кабанова. Милости просим! (Пропускает вперед Дико́го и уходит за ним.)
Глаша,