духа, он пренебрегает одним, обычно трудным или соленым, и ищет спасения через свое же подобие духа – приобщается к приятному. Но жизнь без соленого невозможна, а потому после сладостей, надо есть солёности, которые, как солености, как страдания вообще не воспринимаются, ибо оные являются естественным рабочим процессом бытия жизни. Это означает те грани природы, через которые приходит чувственное вожделение – это такие сладости, которые нужно беречь и растягивать на всю жизнь – и то и другое нужно потреблять по чуть-чуть. Причем, это неподконтрольно и пребывает в том же естественном процессе жизни. Парацельс говорил, что все есть в определенной мере яд и в определенной мере лекарство. Это выражение надо воспринимать вкупе с высказыванием Л.Толстого о любви: любовь – это как палец, который пока не болит, человек его не чувствует. Из сказанного следует определение радости, которое согласуется с учениями буддизма и индуизма – это полное нечувствие окружающего мира. И это совпадает с нашим определением о Царствии Небесном, что Оное не воспринимается посредством воспаленной грехом природы, ибо подобное познается только своим же подобием. Но одно дело, когда нечувствие мира – есть естественный рабочий процесс трудового дня и при этом в поте лица (что есть фундамент богообщения), но другое дело, когда к этому прибегают искусственно, практикуя нирвану – разное понятие о полноте, оформленное в религиозной доктрине как основание её (об этом более содержательно в этой же гл. в следующем пункте№3). В первом случае, радость усиливается результатами этих трудов – они не ради самого процесса труда, но имеют, кроме этого, осмысленность и цель утверждения жизни в её Божественном образе, явленном в земных условиях долгой зимы (в некоторых случаях имеет место говорить об образе Божьем жизни, явленном в условиях ада – особенно в последние века). Хотя надо сказать, что человек все равно чувствует, но чувство это востребовано только в рабочем процессе богообщения. То есть, если в меру, где нет покушения на естественное – на процесс богообщения, то всякое явление становится лекарством и удовольствием не является, хотя оное, на самом-то деле, есть удовольствие, которое уже давным-давно «приелось», то есть удовольствие – это тоже Божественная радость, но животворящей оная может быть только в общем контексте полноты всеобщего счастья в богообщении. В противном случае, если бы это радостью не было, то этот момент даже бы не обозначился в бытии, мы ничего бы об этом даже не знали. Таким образом, все удовольствия мира несут в себе соизмеримость с возможностью богообщения и соучастия в радости единства с Творцом. Радость от богообщения можно сравнить с зубной болью, которая, как бы перевешивает и затмевает все остальные чувства и ощущения. Но эта радость, хоть и Божественная, но так и остается лишь малой гранью, которой никак нельзя давать приоритет, ибо оная является лишь промежуточным звеном в общей цепи приобщения человека к счастью. Это звено нельзя вводить в запредельное
