– Зачем мне это? Конечно, не сумел. Не делал я ничего такого никогда.
– Так вы же раньше, до работы в такси, были слесарем-лекальщиком? Неужели такой пустяковой работы сделать не смогли бы? Это даже я, наверное, смастерил бы после некоторой тренировки…
– Вот вы и тренируйтесь! А я не пробовал и не собираюсь! Ни к чему мне это совсем…
Я достал из кармана ключ от английского замка, обычный никелированный ключ, уже облезший кое-где, и в этих местах проступали рыжие медные пятна, ключ как ключ, на зеленой шелковой тесемочке с растрепавшейся в бахрому нитью на месте завязки в узелок. И показал его Обольникову:
– Вам этот ключ знаком?
Он заерзал, задергал носом, и взгляд его пилил ключ, как драчевый напильник.
– Ключ как ключ, – сказал он, дернув плечом. – Все они одинаковые.
– Не думаю, – сказал я. – Все ключи разные. Просто разными ключами можно иногда открывать одни и те же замки. Так что, не узнаете ключ?
– Нет, – мотнул он головой.
– Да, с памятью у вас совсем неважно. Этот ключ мы изъяли сегодня у вашей дочери – Анны Сергеевны Медведевой. Она пояснила, что это ключ от вашей, Сергей Семенович, квартиры, изготовленный по ее просьбе вами, после того как она вышла замуж и переехала на квартиру своего мужа.
– А-а-а… М-м-м… – замычал он.
Я опередил его:
– И не вздумайте мне рассказывать сказки о том, что вы, как добрый, любящий папа, побежали в мастерскую металлоремонта и заказали ключ. Понятно?
– Это еще почему? – спросил он затравленно.
– Потому что на допросе Медведева показала: болванку ключа она купила в палатке на Палашевском рынке, принесла ее домой, и вы, достав инструменты, сделали ключ за десять минут, забрали у дочери 40 копеек и две пустые бутылки, ушли из дому, а вернулись уже сильно пьяным. Итак, можем считать, что вы забыли о своем умении в течение десяти минут сделать дубликат ключа. Сойдемся на этом?
Обольников молча кивнул.
– Тогда что же вы мне можете сообщить о ключах от квартиры Полякова?
– Ничего. Не был я там. Не воровал я ничего.
– Я тоже думаю, что вы – лично вы – ничего там не воровали.
– Чего же вы от меня хотите? – в голос завопил он. – Все против меня – жена, змеюка подлая, уголовку на меня наводит, доченька, кровь родимая, пропади она пропадом, вором меня выставляет! Почему не верите? Чего хотите?
– Чтобы вы рассказали правду. На все мои вопросы вы даете лживые ответы, опровергаете общеизвестные факты – как я вам могу верить?
– И не скажу ничего – вы, чтобы в тюрьму посадить, доказать еще должны, что я украл. И сажайте – мне что здесь за проволокой, что в лесу на повале!
– И это врете. Вы хорошо знаете, что в тюрьме усиленного питания и душа Шарко не дадут…
Тогда он заплакал, всерьез или нарочно – не знаю, но слезы у него были – обычная вода, мутная, бегучая, и капля повисла на длинном, остром, как у севрюги, носу.
Когда я вошел в кабинет, Лаврова говорила лохматому человеку в телогрейке:
–