– Витек? – спокойно угадала Надя.
– Вот именно. Полкуска с меня потребовал. Оказывается, это он все устроил. Просил Томку подружку привезти, чтобы целка, и парных бэ сделать. И билет мой оплачивал, и квартира не Томкина, а его. Он взятку в милиции дал, чтобы меня отыскать. Я так испугалась. Отдала, конечно. Лишь бы отвязались.
В комнате стало тихо.
– Так ты еще девочка?
– Ага. Стыдно, конечно, пора ножки раздвинуть, но не могу, Надь, не могу, с души прям воротит. Если б еще махонький был. Карапуз. А то ведь такая кишка с ливером.
Они лежали в темноте на заправленных кроватях с открытыми глазами. К утру ночь становилась темней и глуше. В стакане на окне набухала ваточная веточка вербы. Так же вязко набухали вопросы. «Стоит ли доверяться такой вот правде жизни? – трезво и холодно думала Надя. – Какой смысл в том, что все это правда, если из правды следует неизбежное поражение?» Единственным спасением во всем услышанном ей казался самообман. Мечта о настоящей матери и настоящем отце – единственное, что придавало судьбе Искры человеческий вид. «Нет, правде доверять нельзя. А ужасы красильного цеха? – продолжала она ночные мысли-гримасы общаги. – Изуродованное тело и душа Зинаиды, Искры, Вальки. А теперь вот и ее. Что лежит в основе такого кошмара? Ответ кажется прост – прописка. Так стоит ли прописку делать своей судьбой? Конечно, не стоит… а что же делать?» Она путалась в ответах, бросала мысли, не доводя до конца. Но главное было ясно: в жизни нет никакого человеческого смысла, это нора под землей, только нора. И выход из норы каждый ищет поодиночке. Вот что печально… Надин заснула с открытыми глазами, в которых стоит мартовская луна. Глаза ночной кошки из бутылочной ртути. Шорох сырых ветвей за окном. Шрх. Шрх… Бульканье аппретурной краски