– Эй, Сезинанда! Отнеси-ка это Ульву, пусть позабавится. Да не пугайся! Голова подкопчена и пропитана можжевеловым настоем. Запаха нет, вреда она не причинит, а Ульв пусть привыкает. Клянусь асами[18], мужчина не должен бояться трупов своих врагов!
Вбежав к себе, Эмма плотно захлопнула за собой дверь. С минуту она стояла, прижав ладони к щекам, затем подняла глаза. Перед ней, на деревянном резном треножнике, тускло мерцало большое зеркало из отполированного олова в позолоченной раме. Подобные зеркала были только у самых знатных особ. Когда-то Эмме приходилось довольствоваться созерцанием своего отражения в стоячей воде заводи или в кадке. Но за время плена она привыкла к роскоши. Привыкла к тому, чтобы в покоях всегда было тепло, привыкла к мягкой постели, изысканной пище три раза на дню, к шелковистым тканям. Она была пленницей, но ее холили и берегли как редчайшую драгоценность. И плен этот не был бы ей в тягость, если бы не одно условие: рано или поздно она должна была стать женой слабогрудого, чахлого юноши, к которому она не испытывала никаких чувств, кроме жалости и участия. Атли, брат Ролло, был бесконечно добр и внимателен к ней, и она платила ему той же монетой, но, когда в его глазах возникал голодный блеск и он касался ее, все существо Эммы содрогалось от омерзения. Атли, замечая это, становился печален, и она была благодарна ему за то, что он не настойчив и бесконечно терпелив.
Однако когда-нибудь его терпению придет конец, вернее – терпению его брата Ролло, который настаивал на ее браке с Атли. Одно воспоминание о Ролло вызывало в ней целую бурю чувств – от жгучей ненависти до волнующей дрожи и непонятного, будоражащего кровь тепла.
Эмма тряхнула головой, заставляя себя не думать о нем. Этот варвар прислал ей голову Гвардмунда, а сам умчался к той прекрасной и страшной женщине, которая владеет его душой. Что ж – он свободен и силен, за ним выбор.
Она подошла к зеркалу – оттуда на нее смотрела юная девушка, очаровательные черты которой не могла исказить даже полированная поверхность металла.
Эмма любила разглядывать себя в зеркале. Сознание собственной красоты служило ей опорой, ободряло ее. Вскинув голову, она повернулась, окидывая себя оценивающим взглядом. Эмма не была высокой, но казалась такой благодаря горделивой осанке, умению держаться с величавой грацией. Это было врожденным. Ее стан был еще по-детски хрупким, но грудь у нее полная и высокая, а шея стройная, как стебель лилии. На покатые плечи тяжелыми волнами падали медно-рыжие блестящие волосы, казавшиеся особенно яркими на фоне сливочно-белой кожи лица. А как хороши эти пунцовые губы, темные дуги бровей и огромные глаза – карие, глубокие и словно с золотистыми искрами в глубине!
Девушка улыбнулась, на ее щеках появились ямочки. Из ее груди вырвался вздох, когда она коснулась пальцем белесой полоски шрама на скуле. Когда-то Ролло рассек ей лицо кулаком в боевой рукавице, и ей ни