Сейчас же Регнвальд храпел, как прирезанный боров. Мир пьяных сновидений освобождает человека от мучений уязвленной гордости. Король Харальд поудобнее поставил на спящего ногу, а сам глядел туда, где гостей веселили рабыни-танцовщицы, тоже изрядно подвыпившие, разнузданные, визгливо хохотавшие, когда мужчины хватали их, пытаясь перетащить к себе через столы. Было уже за полночь – время, когда знатным и порядочным женщинам следует покинуть пир, оставив мужчин одних.
Как раз в это время Харальд увидел, как одна из его жен, прекрасная Снэфрид, дочь Сваси[7], несет ему последний рог.
На миг Харальду показалось, что и пир, и окружавшие его люди куда-то исчезли. Он видел лишь одну свою красавицу финку. Конунг знал, что многие осуждают его за столь сильное влечение к женщине лапландских кровей, среди которых, как гласит молва, каждая вторая – ведьма. Снэфрид действительно знала руны и заговоры, а также множество магических обрядов, но Харальд не видел в том большого вреда. Порой, особенно когда за ними закрывались створки их большой, похожей на деревянный ларь кровати, он и сам начинал верить, что она колдунья, ибо ее искусство в любовных делах было таково, что конунгу не хотелось потом и глядеть на других жен и наложниц. Но воистину он не имел ничего против такого колдовства!
Со временем многие привыкли, что загадочная необщительная Снэфрид стала самой близкой для конунга. Поэтому, когда умерла его главная жена, датская принцесса, и он заявил, что во время весенних жертвоприношений заключит со Снэфрид брак по полному обряду[8] и объявит ее своей королевой, большинство ярлов и свободных бондов приняли это как должное. И теперь Снэфрид величали иначе: не низкородной ведьмой, а, точно валькирию, – Снэфрид Сванхвит Снэфрид, Лебяжьебелая. Сейчас, когда она несла рог, величаво шествуя среди огней, гомон смолк и скальды только восхищенно бормотали, поднимая кубки: «О земля ожерелий, поляна гривен, калина злата…»