В ужасе Стивен снова проснулся. Подошел к окну. По улице ездили машины, около дома напротив приземлилось желтое такси, в некоторых окнах горел свет.
«У нас не бывает так, что ничего не происходит, всегда кто-то куда-то едет или что-то делает. И наверняка кто-то это фотографирует. Какого черта я выкинул весь виски? Ну и что теперь делать с этим здоровым образом жизни? Мне ничего не мешает быть счастливым, – вспоминал Стивен сегодняшние слова Нэнси. – С Иветт мы давно стали чужими людьми, поэтому я должен радоваться, что мы наконец можем не мучить друг друга неловкими паузами». Умом он со всем этим соглашался и даже в глубине души был благодарен Иветт за то, что она избавила его от тяготившего их обоих состояния, когда ты сидишь за одним столиком в ресторане, смотришь то на часы, то в телефон и раздраженно говоришь: «Ну когда наконец принесут хотя бы салат», а на самом деле думаешь: «Когда же прекратится это мучение»… Когда не о чем говорить, когда мысленно ты где-то в другом месте и с другими людьми, пусть даже менее знакомыми, но с которыми легко и непринужденно. Стивен смотрел на небо и вспоминал, как мама показывала ему зимой Малую Медведицу и Полярную звезду в ней и потом рассказывала про Коперника. Особенно он запомнил про то, как тот, будучи уже известным ученым, оставил работу в университете в Праге и отправился в родной город выручать мать, обвиняемую в колдовстве. Он вспоминал и отца, который читал ему Экзюпери и Булычева даже тогда, когда Стивен уже давно умел читать самостоятельно, как они строили кораблики, конструировали воздушных змеев и придумали назвать маму «доктор Дулиттл», потому что она постоянно жалела каких-то брошенных животных и у них дома бывал мини-зоопарк до тех пор, пока откормленные, вылеченные обитатели не передавались в надежные руки.
Он думал, что сейчас пожаловался бы маме на одиночество, чтобы она утешила и пожалела, а папе рассказал бы, какая красивая у Нэнси