Гризельда сказала, что теперь, когда стало ясно как день, что Марк получил от меня то, чего хотел, и нашел кого-то еще, все это уже не имеет значения.
Но она ошибалась.
Он вернулся двумя неделями позже, как раз тогда, когда я уже потеряла всякую надежду снова его увидеть и в отчаянии составляла холодную записку, чтобы напомнить ему, что он обещал мне кредит. Он вошел в мой дом так, словно это была его собственность, с самой возмутительной беспечностью продефилировал в большую гостиную, где я писала письмо, и поздоровался со мной так, словно мы расстались только вчера.
– Я три недели был в Лондоне, – сообщил он без намека на извинения. – Нужно было уладить пару скучнейших семейных дел. Вдобавок ко всему умер мой кузен Роберт Йорк, и мне пришлось задержаться в Лондоне на похороны. – Не обращая внимания на мою холодность, которая не могла остаться незамеченной, он посмотрел в окно на тусклый ноябрьский день и небрежно добавил: – Я думал, ты догадаешься, что меня задержали обстоятельства.
– К сожалению, – произнесла я ледяным тоном, – ясновидение не вошло в число тех добродетелей, которыми Господь счел нужным меня наградить.
– Дорогая моя, – сказал он так насмешливо-серьезно, что мои щеки запылали от гнева, – мне очень жаль. Но поскольку Господь счел нужным наградить тебя большим количеством других великолепных добродетелей, несправедливо сетовать на такое ничтожное упущение. – И прежде чем я успела открыть рот, чтобы сказать ему все, что о нем думаю, он сунул мне в руку небольшую квадратную коробочку и попросил ее открыть.
Все гневные слова замерли у меня на устах. Неожиданно задрожавшими горячими пальцами я повозилась с застежкой, подняла крышку и заглянула внутрь.
Я увидела перстень с огромным сапфиром. В темноте камень лучился тепло и спокойно, а на свету играл ослепительным блеском. Сапфир был окружен бриллиантами, яркими, твердыми, многогранными бриллиантами, каких я не видела с тех пор, как давным-давно служила личной горничной в замке Менерион.
Я потеряла дар речи. Онемела. Я смотрела на этот изысканный перстень и думала только об одном: он не забыл меня, уехав. Я не поняла его. Он думал обо мне, когда был в Лондоне, и наконец вернулся, как и обещал. Каждое слово он произносил всерьез. Он был искренен.
– Он… очень красив, – робко произнесла я наконец. – Мне… мне никогда никто не дарил таких замечательных подарков.
– Надеюсь, этот будет первым из многих.
– Правда? – Я была покорена; слезы, нелепые и непрошеные, защипали глаза. – Ты уехал от меня, – сказала я неожиданно, с трудом выговаривая слова. – Я думала, что ты меня бросил.
– Добиваясь тебя столько месяцев?
Я подняла глаза. Слезы застилали их, жгли щеки, но это уже не имело значения. Ничто не имело значения, коль скоро он сдержал слово и вернулся ко мне, а его знаки внимания оказались не пустыми, а полными смысла и значения.
– Я