Поместье Финнон-Лас стоит, как стояло уже более века, задним фасадом к горе, рядом с которой оно было построено. Двухэтажный дом с высокими окнами, выходящими на юго-восток, первым приветствует лучи утреннего солнца и укрывает своих жителей от жестоких ветров зимой. Поместье выглядит не очень красивым, но презентабельным. Линии его лишены грации, но довольно складны, и видно, что дом не был построен наспех. Сине-серый камень, из которого построен особняк, покрывает дикая жимолость, которая бурно разрослась над входной дверью и окаймляет окна первого этажа своими узкими листьями и бледно-желтыми цветами. Даже покрытая темным сланцем крыша бодро переливается под летним солнцем. Во двор можно попасть через маленькие железные ворота, по дорожке, выложенной каменными плитами, по обе стороны которой виднеется не очень-то аккуратная лужайка и цветники из роз и кустарников, по-видимому, счастливые в своем полудиком состоянии.
Кай останавливает коня у ворот.
– Ну? – он не может не спросить. – Как тебе мой дом?
На лице Морганы он видит удивление. Что она себе навоображала, думает Кай. Неужели какую-нибудь жуткую берлогу? Или мрачный фамильный склеп? Ему нравится ее удивление.
Моргана поворачивается к Каю, и тот надеется, что она собирается широко улыбнуться, когда изнутри дома доносится хриплый лай. Входная дверь распахивается настежь, и два корги несутся к повозке со всех ног. Они бегают вокруг повозки, сливаясь в два огненно-рыжих вихря, не прекращая двигать своими короткими лапками и пушистыми хвостиками. Теперь Моргана и правда в восхищении.
Кай смеется.
– Ну, хватит уже, Брэйкен! Мег, прекрати лаять! Не к таким собакам ты привыкла, я полагаю?
Моргана качает головой, спрыгивает с повозки, чтобы радостные песики могли приветствовать ее должным образом.
– Колли здесь никто не разводит, – поясняет Кай, – а корги хорошо приспособлены к холмистой местности, настоящие пастушьи собаки.
Каю нравится, что его собачки так понравились Моргане. Лишь спустя минуту или около того он понимает – на него кто-то пристально смотрит. В дверях он видит миссис Джонс.
– Кай Дженкинс, – качает она головой, – и как долго ты позволишь своей жене стоять тут, в окружении сумасшедших псов, вместо того чтобы показать ей дом? Ох, мальчик мой, что же нам с тобой делать?
Хольвен Элюнед Прайс-Джонс, которая настаивала, чтобы все называли ее просто миссис Джонс, женщина столь же высокая, сколь полная. И настолько добрая, насколько это возможно. Ее полнота является следствием любви к выпечке, а мягкие линии лица и ямочки на щеках говорят о ее всегдашнем радушии. Как всегда, на ней безупречно чистый фартук, колпак накрахмален до треска, а глаза столь юные, что никто не заподозрит, что ей уже глубоко