Снова позвонили, когда я уже был почти готов уходить – в бежевых замшевых неизносимых ботинках «кларк’с», в каких ребята фельдмаршала Монтгомери шли по пустыне навстречу солдатам Роммеля; в вельветовых коричневых штанах с сильно вытянутыми уже коленями, оттого приобретших особо «художественный вид»; в пиджаке «в елочку» из «харрис-твида», который можно носить десять лет не снимая, только подкладка в клочья; в голубой рубашечке «ван хойзен» с мелкой, «оксфордской» белой пестринкой… Я стоял в прихожей перед зеркалом, поправлял в нагрудном кармане шелковый платок «пэйсли», повязывал вокруг шеи фуляр соответствующего же рисунка – и тут позвонили уже точно в дверь.
Я глянул в глазок. Что-то мне после всех этих звонков не хотелось открывать дверь не глядя.
Искаженная линзой глазка, как бы слегка скрученная, была видна вся площадка, и даже лестница просматривалась до поворота к предыдущему этажу. Никого там не было – только перед самой моей дверью, чуть отступив, очевидно, чтобы ее лучше мне было видно, стояла женщина, уже отпустившая кнопку звонка, но держащая руку высоко, чтобы позвонить снова.
Женщина мне была абсолютно незнакома, но поскольку я вообще очень быстро и точно замечаю детали, за те несколько секунд, что рассматривал, я успел увидеть многое.
Ей можно было дать от тридцати до сорока лет – если смотреть на не слишком светлую лестничную площадку, да еще через линзу и одним глазом. Фигуру при этом тем более не рассмотришь, однако, если сделать скидку на искажение, фигура была нормальная, не выдающаяся, но и не уродливая. Волосы были светлые, крашеные, конечно; глаза, кажется, голубые, а черты лица такие, о которых говорят «отвернулся – и забыл»: так называемый русский нос, довольно скуластая, рот небольшой, лоб прикрыт челкой… Тот тип, который уже давно выработался в Москве благодаря мощному татарскому присутствию, довольно приличному по сравнению с остальной страной питанию, влиянию европейских и особенно американских фильмов и журналов и внимательному изучению частых в столичной толпе иностранок.
Выражение лица я не совсем рассмотрел, но оно показалось мне безразлично-спокойным, как и вся ее поза.
Одета она тоже была так, что на улице тут же потерялась бы: черные плоские туфли без каблуков, черные тонкие рейтузы, черный свитерок-водолазка, широкий черный пиджак… Позапозапрошлогодняя парижская униформа, уже и в Москве ставшая заурядной.
Она сделала движение, чтобы снова позвонить, и тут я распахнул дверь.
В ту секунду, когда женщина вытащила руку из кармана пиджака, точнее, на пол секунды раньше, я почему-то все понял, сделал короткий шаг в сторону, за стену, и дверь захлопнул.
«Пуля, вывернув клочья обивки и щепки, прошла сантиметрах в пяти