Олег показал, как открывается дверь, Фёдор вышел, ей даже не хлопнув. Олег забрал с заднего сиденья свою ветровку – в исподнем, даже верхнем, ходить было как-то неудобно, и вышел из машины. Туман почти рассеялся, за забором лениво брехала псина.
Поставив машину на сигнализацию, Олег пошёл вслед за Фёдором.
– Кем ты работаешь? – спросил Олег, почти догнав железнодорожника.
– Дежурный по станции – гордо ответил он, не оборачиваясь.
– Коммунист, наверное?
Фёдор как будто споткнулся, остановился, подозрительно взглянул на Олега
– А тебе это зачем?
– Так, интересно. Ты ведь, считай ночью за начальника остаешься, ответственность большая, да и вообще … – что он имел в виду под 'вообще', Олег не сказал, но железнодорожник его понял.
– Пока кандидат – со вздохом ответил Фёдор.
– А что так?
– Происхождение подкачало.
– Ты из 'бывших', чтоль? – участливо спросил Олег ушедшего вперёд на два шага железнодорожника.
Фёдор взвился.
– Отец у меня Советскую власть в волости устанавливал, в губревкоме был, всю гражданскую на бронепоезде 'Борец за свободу рабочего класса' прошёл, от ран скончался в тридцатом, а ты …
– Извини, извини – Олег выставил вперёд ладони, успокаивая разбушевавшегося железнодорожника во втором поколении – не знал, что ты из семьи героя революции. Так в чём дело?
Фёдор утих, как выключенный из розетки чайник. Какое-то время они шли молча. 'Какие они все здесь нервные, что он, что жена … а-а-а, жена! Ну-ка, ну-ка, что ты скажешь?' – почти догадался Олег
– У Антонины происхождение … не того – почти дойдя до вокзала, мрачно сообщил Фёдор. – Вот их бывший дом – он остановился и ткнул ладонью в сторону двухэтажного кирпичного здания. Папаша её, Прохор Петрович, купчина был первой гильдии, всю торговлю окрест в кулаке держал. Мироед был страшный. В империалистическую, когда два старших сына погибли, пить начал. Всю родню гонял. Ну и по бабам большой ходок стал. Жена его, Лизавета Павловна, Антонинина мать, терпела-терпела, да и перед революцией развелась, в Белгород уехала. Так он ей ничего не дал при разводе, взяла только то, что на ней и дочери было. Начала она с ним судится, хотя бы приданное своё забрать, а тут революция грянула. Сначала в феврале, потом в октябре.
Фёдор перевёл дух и продолжил.
– Не до приданного стало и многого другого, что по суду удалось получить, как бы голову сохранить. Вернулась Лизавета зимой семнадцатого с дочкой в Долбино, в отчий дом. Он там – Фёдор махнул рукой в сторону уходящей дороги – на берегу Лопани. Сейчас там школа.
– Большой дом, наверное?
– Да, дед Антонины построил. – Фёдор не уточнил социальный статус деда, но ясно, что он был не из сельских пролетариев.
– Вы в чьём доме живёте – решил уточнить