– Бедненький, – чуть слышно прошептала рядом Оксана; впрочем, она тоже, как и все вокруг, улыбалась.
– Ближе к вечеру прошел быстрый теплый дождик; а потом мимо проехал на ишаке – может, том самом, голосистом – какой-то аксакал. Он остановился рядом с деревом, с тутовником, в тени которого я прятался…
– Это так у нас шелковицу называют, – шепотом объяснил Холодов.
– Он не стал подходить близко, – продолжал делиться воспоминаниями полковник, – чуть поклонился, и сказал: «Я знаю, сынок – ты сейчас на посту. Тебе нельзя говорить, отвечать мне. И кушать нельзя, и все остальное. У меня внук служит под городом Горьким. Может, и ему кто доброе слово скажет; угостит чем-нибудь вкусным?!». Старик вынул из мешка огромную дыню, еще раз поклонился, и уехал. А я теперь охранял не только горы, кишлак, и весь остальной мир. Еще и эту дыню – до самой смены. Потом мы это чудо всем взводом…
Напоминаю – конец семидесятых; мне – девятнадцать лет, и я живу в самой прекрасной стране мира; советской, самой могучей и справедливой. До Афганистана еще три года… Вот какой день для меня был самым счастливым.
Кудрявцев повернулся к Оксане, и, спохватившись, добавил:
– Конечно, пока не встретил тебя!
В его лицо, и так озаренное улыбкой, словно кто-то добавил солнца – не того, злого, чьи лучи врывались в ангар, резко очерчивая светлый прямоугольник, на который никто не решался ступить, а ласкового, земного… С таким выражением лица он кивнул коменданту, командовавшему сейчас конструкцией, и уперся обеими руками в бак, полностью погрузившись внутрь себя. Ровно десять минут ничего не происходило. Сгрудившиеся вокруг люди старались не нарушать тишины даже дыханием. Наконец, в ладони Кудрявцева что-то кольнуло – мягко, ласково; так когда-то прихватывал зубами командирскую руку Малыш. И еще одна порция душевного тепла обрушилась на бак, на его содержимое. И в следующий момент произошло очередное чудо; ожидаемое, но все равно внезапное. Раскаленный добела прямоугольник у ворот ангара одним мгновением потемнел, слился с сумраком огромного помещения.
Полковник широким шагом направился к выходу. Шлем был надежно закреплен за плечами, но он не стал закрывать голову – ни от солнечных лучей, ни от других напастей чужого мира. Потому что был уверен – он, и его товарищи выйдут в другой мир, в крохотный уголок родной Земли; для каждого свой. Даже неугомонный тракторист не решился сейчас обогнать Александра.