Данила Семёнова смело можно отнести к числу вторых, которые, по мысли Кузмина, «при равенстве таланта, выше и целительнее первых».
Книга «Стихотворения» словно обманывает все ожидания современного читателя: в ней нет и намека на постмодернистскую поэтику или заумь; автор не экспериментирует с формой, не открывает принципиально новых для поэзии топосов и тем, очевидно следуя классической поэтической традиции, связанной для него, прежде всего, с именами И. Лиснянской, А. Ахматовой, А. Пушкина. Но при этом «простые, незатейливые строки» совсем не выглядят как анахронизм, поскольку имеют по-настоящему современное (точнее сказать – вневременное) звучание.
Магистральные темы книги – философские размышления о сущности человеческого бытия, о «времени и о том, что оно делает с человеком» (И. Бродский), об экзистенциальном одиночестве, о напряжённом поиске смысла жизни, о поиске самого себя и источников гармонии:
Даруй мне, жизнь, мгновенья бытия,
В которых бы душа могла согреться,
Постичь вопрос – а что такое «я»?
Иль просто отдышаться, оглядеться…
Один из сквозных образов «Стихотворений» – снег, который «идет бесконечною шалью / в городской засыпающей мгле», «идет без конца и без края», стирая город до холодной пустыни:
И в такие часы всё мерещится мне поневоле,
Словно мёрзлая пыль так и будет идти без конца,
Вместо города будет бескрайнее снежное поле —
Не отыщешь очаг, не узнаешь родного лица…
В этом, конечно, есть что-то блоковское. Снег у Д. Семёнова – метафора небытия, в которое всё обратится. Но трагичность мироощущения, связанная с обостренным чувством смерти, преодолевается спасительной мыслью о том, что на самом деле никто не умирает, а лишь возвращается в ту бесконечность, из которой он однажды возник:
Как хорошо, проснувшись утром летним,
И не войдя еще в пределы бытия,
Лениво думать, как плывут столетья,
И в них когда-нибудь вольётся жизнь твоя.
Выходом из экзистенциального одиночества становится чувство пантеистического слияния с мирозданием:
И только морозною зимнею ночью
Ты суть этой тайны, наверно, поймёшь,
Когда над собою увидишь воочию
Всего мироздания звёздный чертёж.
Реальностью станут былые преданья,
На миг остановится времени бег, —
И тысячи нитей всего мирозданья
С твоею судьбою сплетутся навек.
Лирический герой Д. Семёнова понимает мир как осуществление божественного замысла, а сверхзадачу человека – как постижение этого замысла. Умение видеть в земных явлениях знаки присутствия Абсолюта («создателя в созданьи», как об этом когда-то сказал В. Жуковский) умудряет героя, дарует ему счастливое осознание причастности к Сущему:
…Но всё ж
Пускай с годами не становимся мы краше, —
Мы познаем Божественный чертеж
И замысел нехитрой жизни нашей.
В центре «Стихотворений» – человек не только созерцающий, но и слушающий, и его слух обращен к тишине мира, в которой звучит особая музыка. На ней, собственно, и держится бытие:
Даруй мне, жизнь, минуты тишины,
Чтоб в этом неожиданном молчанье
По звуку отдаленному струны
Услышать твоей музыки звучанье.
При таком миропонимании закономерно, что в личной аксиологии героя (и автора) важное место занимает категория эстетического. Одним из воплощений красоты становится земная природа, противопоставленная энтропии, диссонансу, всецело отвечающая духовным исканиям лирического «я»:
И здесь, в тишине и гармонии леса,
Невольно душа к небесам воспарит,
Как будто уже начинается месса
И скоро незримый орган зазвучит.
И с нами во всем соглашаясь как будто,
Взирая на нас со своей высоты,
Плывут облака по небесным маршрутам,
Замедлив шаги от земной красоты.
Другое воплощение категории эстетического – искусство (стихотворения «Икона», «Музыка», «Читая Ахматову», «Амфора»), общение с которым понимается как «урок гармонии и вечной красоты», как единственный способ обрести «спасение души». При этом гибель прекрасного в условиях «глухой» и «слепой» реальности, от руки равнодушного человека переживается как глубоко личная трагедия:
Чтоб не падали люди на льду,
Дворник посыпал песком…
Так схоронили