Так вот совсем и «прощай»?
Электричка уже отправляется, шмыгают, один за другим, в вагон, а Ева все стоит на вмиг опустевшем перроне и как-будто чего-то еще ждет… Но вот наконец и поднялась, подобрав подол шубы, вверх по ступеням, цепляясь за холодные поручни, и тут ее обдает сзади порывом ветра…
Ваня выскочил в последний момент, на ходу придержав двери. А нужно ли было, кто знает… Но есть у судьбы своя скрытая логика, и ничего с ней поделать нельзя. Вот и проводница впустила в вагон… впустила же! А следующая остановка аж в Ельце.
Ева молча смотрит на него, в своей теперь уже отчужденности от вчерашнего дня, она теперь далеко… и Ваня медлит, ждет… ждет, может, совершенно нормального конца…
– Я… – смущенно начинает он.
– Да, да, я знаю, ты не хочешь меня бросать… Кобель!
Ваня смущенно садится рядом, берет Еву за руку, и они долго молчат, как напуганные чем-то дети, еще не верящие в свое от опасности избавление.
Впереди целая ночь, на одной узкой плацкартной полке, и будет качать и баюкать их бессонные разговоры долгая до Москвы дорога, такая долгая в этой короткой жизни…
Ева вернулась из Америки в конце мая, в ветреную и влажную амстердамскую весну, в буйство цветущих рододендронов и сирени, в свою снимаемую неподалеку от университетского кампуса квартиру с видом на узкую, как коридор, пешеходную улицу. Квартиру эту снял ей отец, он же и исправно платит каждый месяц, хотя на время отсутствия Евы тут поселился ее знакомый, присматривать за собакой и кроликом. Получив свою живность обратно, а также свидетельство собачьей верности в виде нескольких на руке парня укусов – Бальзак так и не признал нового хозяина – Ева словно откатилась враз от настырной американской суеты, и счастливая мысль о своем доме, раньше ей неведомая, беспрепятственно вошла в ее размеренные теперь уже дни. Никуда не спешить, ни о чем не сожалеть… Один только Бальзак ее и понимает, этот лохматый, как ворох спутанной пряжи, коричневый венгерский пули, зная даже о ее ближайших намерениях, и так чудесно просиживать с ним часами в безлюдном парке, брести, хоть бы и в дождь, вдоль канала… А намерения у Евы такие: подружиться со своим отцом, Гертом Дюком, перестать быть только его дочерью. Но хочет ли этого он?
Едва дождавшись пенсии после почти сорокалетнего сидения в офисе рекламно-полиграфической фирмы, Герт Дюк тут же умотал в Норвегию, где имел давних и весьма странных друзей, называемых им самим ревизионистами. Ну что, в самом деле, можно сегодня переиначивать? Когда все уже в одних руках. Демократия потому и именует себя новым порядком, что никакой в ней нужды у отвечающего за себя самого человека нет. Другое дело, когда ты сам не свой и только того и ждешь, чтобы тебя за это наказали… ну и получай! Голландцы свое уже получили, добровольно