– Племяш. Павел Черепанов, Трофима сын, – представил его Степан.
Пашка подал руку новому знакомому и сразу же оценил крепость его руки.
– Сейчас мы едем ко мне и даже не думай сопротивляться, – тоном, не терпящим пререканий, сказал Фёдор. – Познакомлю тебя с Лизочкой.
– Раз в двенадцать лет могу не спорить, – Степан моргнул племяшу. – Лизочка это дочь?
Артём искренне рассмеялся:
– Один-один! Я тут, похоже, якорь бросил. Не всё же бобылём ходить. Елизавета – это любовь моя. Женюсь наверняка! Она редкой души человечище, вот такой души! – Фёдор руками исполнил жест, которым рыбаки показывают свой самый большой улов в жизни, и громко рассмеялся.
Фатум
Степан обратил внимание, что на общем сером фоне, какой в эти тяжкие времена в своём большинстве являли собой харьковчане, он видел сейчас счастливого человека, полного сил, целей, эмоций и решительности. И одной из причин такого разительного отличия была влюблённость Фёдора. Помноженная на его природный темперамент, она заражала окружающих жизнелюбием и оптимизмом её обладателя.
Фёдор был уверен, что фатум не существует, что кораблями правят капитаны, а не провидение, и потому в свои тридцать четыре считал себя капитаном. Все его путешествия и приключения, пережитые за эти годы, уже были достойны произведения, в котором ушлый романист нашёл бы почти всё для исключительного сюжета: перестрелки, заговоры, погони, аресты, побеги, путешествия, чужбина, тяжкие испытания голодом и холодом, но не нашлась бы там только одна тема. Пожалуй, самая главная для успешного произведения – любовная история. Бурный образ жизни не позволял Фёдору долго оставаться на одном месте, и посему, даже если и возникала скоротечная искра между ним и какой-либо очаровательницей, в костёр она превратиться, как правило, не успевала.
С Лизаветой у Фёдора Сергеева получилось как-то иначе. Тут уж можно было бы поверить в то, что-таки тот самый загадочный фатум всё и подстроил. Вот так и возникла недостающая в романе линия – возникла в соответствии со всеми правилами драматургии – неожиданно, и обязывая героев к дальнейшему развитию событий. Два месяца и два дня его жизни полностью перевернули всё с ног на голову…
Первое мая – день, когда солидарности трудящихся во всём мире не было предела, Фёдор провёл как настоящий революционер.
Австралийский городишко Дарвин был не самым крупным, а по российским меркам – так вообще мелкота. Вся жизнь там крутилась вокруг шахт, и публика, работавшая там, отличалась от земляков Фёдора только английским наречием, и то многие из них говорили с акцентом. Азиатским, немецким, русским – Австралия это страна-причал. Она оказалась на пути у такого количества разношёрстной публики, что никто не удивлялся китайцу или русскому, говорящему на английском в припортовом кабаке, где работяги пропускали в конце дня по стаканчику. Фёдор не брезговал бывать в таких местах и справедливо полагал, что ничего не сможет изменить в