– Миссис Довс, прошу вас… Мы не хотели ничего плохого… Это просто глупая болтовня, – продолжала уверять вдову Бидди.
– Это заговор против Церкви! Именно этим занимаются анархисты и прочие нигилисты. Они хотят перестрелять добрых христиан, пока те спят в своих постелях.
– Миссис Довс, могу ли я вам помочь? Что желаете приобрести? – очень вежливым тоном, настолько, насколько это было возможно, произнес Том. Одновременно он кивком головы дал Бидди понять, что ей пора уходить.
– Ну… я даже и не помню… Услышанное стало для меня таким потрясением…
– Разумеется. Прошу прощения. – Взглядом он приказал Бидди поторапливаться. – Мы больше не будем. Вы все нам объяснили. Вы имели все основания на нас сердиться. Мы и не заслуживаем лучшего обращения.
Бидди с ужасом взирала на Тома и слушала, что он несет, но он продолжал делать ей знаки, чтобы она ушла. Взяв корзину с продуктами, девушка выскользнула за дверь, очень огорченная тем, как закончился антракт в ее пьесе.
Бидди аккуратно отрезала кусочек свежего белого хлеба без жженых квасцов. Он лежал на почетном месте – на доске в конце кухонного стола миссис Реттрей. В доме преподобного Флауэрса хлеб был в почете. Полтора года службы здесь научили Бидди многому. Теперь она умела, например, красиво нареза`ть хлеб. Для уважаемого и благородного человека вряд ли найдется что-нибудь столь же оскорбительное, как толсто нарезанный хлеб. Рабочий люд уминает огромные краюхи, макая их в растопленный жир. На большее их скудных заработков все равно не хватит. Уважающий же себя муж будет есть только тонко нарезанный хлеб. Бидди положила ломоть хлеба на маленькую тарелочку, а затем размазала сверху полную ложечку варенья. Семнадцать месяцев практики научили ее наносить варенье очень-очень тонким слоем.
Сделав книксен, Бидди протянула тарелочку преподобному Флауэрсу и стала ожидать дальнейших распоряжений. До ужина оставалось еще несколько часов. Около четверти часа назад преподобный выпил чашечку чаю. Бидди нервничала, когда оказывалась с ним лицом к лицу, но понимала, что пастору нужна аудитория, которая будет внимать каждому произнесенному им слову. Сегодняшняя проповедь касалась мельбурнского лета.
– Плохо, хуже всего то, дитя мое, что эта жара оказывает пагубное действие на молодые организмы, – пробубнил пастор, почесывая бакенбарды.
– Да, преподобный.
– Ты со мной согласна? Ну разумеется, ты хорошая девочка. Австралийская жара иссушает, понимаешь ли… именно так… Особенно подвержены этой пагубе молодые… Жара лишает их сил и энергии…
– Да, преподобный, – произнесла Бидди, сжав ладони на животе.
– Именно вследствие этого я испытываю серьезные опасения касательно будущего нашей нации, дитя мое, – откусывая от ломтя хлеба, сказал пастор. – Именно поэтому я не могу разделять безосновательный оптимизм, свойственный нашим соотечественникам.
– Да, преподобный, –