На полпути между входом в большую пещеру и глубокой нишей, отведенной ему, находился котел. Котел ли? Само это слово было весьма вольным переводом соответствующего айритского термина; однако такое понятие в языке трогов существовало и применялось только для этого места и никакого иного. Одинцов справедливо полагал, что для обитателей Ай-Рита название вещи определяется ее функцией, а не видом: все, чем бы тебя ни треснули по голове, – дубина; все, чем можно проколоть насквозь, – копье. Так что котел, безусловно, являлся котлом, а не чаном для кипячения белья.
Это была природная впадина в скале почти полусферической формы диаметром в пару метров; ее поверхность отполировалась до блеска временем и интенсивной эксплуатацией. В котел заливали воду с помощью сосудов из рыбьей кожи, бросали продукт – рыбу или выпотрошенного пленника, а потом опускали раскаленные в костре булыжники. Способ древний, как мир; на Земле доисторические предки Одинцова таким же образом варили похлебку. Но их потомка это не слишком утешало. Он не любил подходить к котлу и тщательно следил, чтобы какая-нибудь услужливая самка не подсунула ему сваренную там рыбу.
Справа от котла все пространство у стены занимали сложенные аккуратными штабелями бревна от плотов – военная добыча айритов за последний месяц. Их было тут тысячи две, и через несколько дней, когда плоты сегодняшних переселенцев подсохнут на солнце, станет еще на тысячу больше. Племя Бура обеспечено топливом на целый год.
За дровяным складом огромной грудой были свалены дубинки, луки со спущенной тетивой, копья и стрелы, увязанные плотными пачками.
Десятка полтора подростков подносили новые трофеи; увидев Одинцова, они испуганно порскнули в разные стороны.
Наконец, отбросив сплетенную из лыка занавесь, он очутился в своей личной нише. Бур выделил ему президентский люкс: пять метров в длину, три – в ширину, с каменным спальным возвышением у дальней стены и еще одним, около входа, заменявшим стол. Табуретами служили несколько больших чурбаков.
Одинцов протер лезвие лоскутами заскорузлой от крови кожи, сунул оружие в угол, рядом с ножнами меча, расстегнул и бросил на каменную столешницу пояс и кинжал. Больше на нем, кроме набедренной повязки да похожих на лапти сандалий, ничего не было. Его одежда, сапоги и прочее добро, которое он прихватил с собой, покидая замок, хранились в мешке, лежавшем на выступе стены. И можно было биться о любой