Осталось совсем немного. Женское общежитие высотой в четыре этажа, кроме того, стоит на пригорке, поэтому по скользкой пожарной лестнице приходится подниматься довольно долго. Руки липнут к сырому металлу, рубашка задирается на ветру, по спине ползут лапки мандража. И вот наконец вожделенная крыша, похожа на бутон розы, под подошвами приятно упружит пол. Антенны раскачиваются на ветру, а кое-где из щелей выглядывает жухлый мох, а ещё – одинокая хилая берёзка. Ствол перекручен, как будто некто большой долго и упорно мял его в руках, мочалил, пытаясь выдернуть с корнем. Год за годом она мужественно переносит зимы, когда снегом заваливает по самые верхушки ветвей. Весной там набухают почки, иногда пять, иногда семь, а в прошлом году был рекорд – десять, и распускаются крошечные изумрудные листочки.
Под этим деревцем и встречает тебя твоя ненаглядная. Сидит в чахлой тени, скрестив ноги, в руках книжка. По жёлтому корешку ползут блики закатного солнца, и ты вчитываешься в буквы: надо же, Фицджеральд.
– Пропускаешь закат, – говорит она.
– Да, прости.
Хасанов отдувается, пытаясь зацепить ртом как можно больше воздуха. Можно было бы что-то сказать, что-нибудь забавное, немного пошловатое по поводу места их встречи – первой встречи наедине, эта шутка уже вертится на языке, но Ислам никак не может облечь её в слова. Она есть, но только как ощущение, ехидный червячок, заставляющий лицо алеть от притока крови.
Она поднимает глаза от книги:
– Ну, что стоишь? Садись. Садись поближе: я не кусаюсь.
Хасанов любил высоких. Первая его девушка, та, за которой он долгое время ходил в одиннадцатом классе, была почти что с него ростом, а взбитые в причёску волосы на выпускном нависали над Исламом, раскачивались, грозя вот-вот похоронить его под душным лавандовым запахом. Катя же маленькая, бойкая, как солнечный блик. Копна непослушных каштановых волос забрана в хвост. Наверное, когда наклоняет голову, кончик его щекочет ей шею… Почему-то Хасанову приятна эта мысль, он жмурится ей, словно котяра, подставляющий под ласку загривок.
Лицо лучистое, с красивым небольшим подбородком, ресницы – что усы у твоей кошки, пышные и густые. И… вот, что его привлекло. Такая же непослушная улыбка, как у него самого, только здесь ещё ямочки на щеках, в которых собираются капельки румянца. Смеётся в кулачок, словно стесняется, этот смех сверкает между пальцев, будто бы там зажат кусочек золота.
Ислам достаёт зеркальце. Солнце раскачивается над горизонтом, готовое вот-вот туда закатиться, подобно большому томату, но света ещё хватает.
Катя улыбается.
– Что ты делаешь?
– Ты мой солнечный зайчик.
– Не твой, – смеётся она. – Я просто зайчик.
«Пока ещё, – прибавляет Ислам про себя, – не мой».
Подсаживается близко, вбирает лёгкими воздух и отмечает почти полное отсутствие духов. Только некую засушливую свежесть, как будто сидишь на берегу