– Искушаешь, Никита Иванович, друг сердешный.
– Но я прав?
– Вот скажи, а почему ты всегда прав? Ить я царь!
Мне казалось, что разговор повторяется, но вспоминать сейчас, где и когда это было, вряд ли выглядело бы разумным. По крайней мере, на данный момент.
Через десять – пятнадцать минут, когда все окончательно разошлись, Лидия Адольфина Карпоффгаузен русским матом быстро успокоила напуганных немцев в слободе. Царская чета отправилась к себе домой, а я приказал на всякий пожарный оставить шестерых стрельцов у ворот. Остальное оцепление можно было спокойно снять.
В родное отделение вернулся уже к обеду, ведя привязанного к задку телеги поникшего дьяка Груздева. Он упирался, сквернословил, богохульствовал, молился, рыдал, грыз верёвку, но всё равно волочился следом. Лукошкинцы хоть и добрый народ, но лишними вопросами не донимали, любому ясно: если в милицию замели, то, стало быть, за дело, невиновных у нас не сажают.
Ну, не так чтобы уж совсем всех и никогда, но мы всё-таки боремся за главенство закона над традиционным русским самодурством.
– Здравия желаем, батюшка сыскной воевода. – Еремеевские стрельцы распахнули ворота.
– Митька! – громко крикнул я. – Принимай аппарат, махнул не глядя!
– Чегось? – вытаращился он, выглядывая из-за бани.
– Кобылу, говорю, прими, телегу на место поставь, заключённого в поруб сопроводи.
– А кто это у нас тут? Филимон Митрофанович, какими судьбами?! Мы ж по вас тока-тока и соскучиться не успели.
– Ирод ты милицейский! Всё как есть твоей милейшей маменьке на деревню отпишу! Уж она тебе задаст, уж она-то…
– Она читать не умеет, – нежно оборвал дьяка наш младший сотрудник, взвалил его на плечи и вприпляску понёс через весь двор.
Гражданин Груздев ловко плевался во все стороны, но ни в кого не попал, посему был без мордобития донесён до поруба и кубарем спущен вниз. После недавних событий, когда этот прощелыга в ермолке с косичкой и бегающими глазками внаглую предавал нас направо-налево, не считаясь ни с христианской моралью, ни с верноподданническим долгом, миндальничать с дьяком думского приказа мы тоже перестали. Да и сколько уже можно, а?
Олёны в доме не оказалось, тот же Митя пояснил, что она-де на базар пошла, а зачем – не сказалася. Немецкий посол, вымытый, отдохнувший, довольный, сидел за столом, гоняя чай с Бабой-ягой.
– Не помешаю? – запнулся я на пороге.
– Да что уж там, заходи, Никитушка, – скромно опустив глаза, вздохнула бабка. – Я ить в своём доме, на своей земле, чего уж мне-то на старости лет в родном отделении от своих же сотрудников прятаться? Покуда тебя не было, я тут Кнуту Гамсуновичу всю правду как есть рассказала.
– Я, я, – подтвердил седой немец, поправляя парик на взопревшей от чая голове. – И должен сказать, что ваша гроссмуттер-полицай была очень убедительна. Лично я бы не имел к ней ни одной претензии.
– То