– Вы очень любезны, – сказал он и поклонился.
– Вы меня не поняли… – начала я оправдываться.
– Очень хорошо понял и вовсе не обижаюсь. Мои собраты сами виноваты, что на них смотрят, как на каких-то иерихонцев.
Я расхохоталась его слову.
– Каюсь, – сказала я, – в моей… ignorance crasse [16].
– Нечего вам каяться. Если прелестнейшие женщины (он при этом немножко насмешливо улыбался) читают все на свете, кроме произведений российской словесности, – кто же виноват? Пишущая братия, и никто больше.
Он не рисовался. Все это сказано было шутливым тоном. Некоторые слова произносил он особенно смешно. Я отдохнула от пыхтения г. Гелиотропова. Я чувствовала, что этот Домбрович очень умный человек и, вероятно, с талантом, потому что он une célébrité [17]. И говорить мне было с ним легко. Он меня не забрасывал словами. Никаких Спиноз и Тимофей Николаевичей не явилось в разговоре. Главное: mon ignorance ne perèait pas [18].
Но эта мягкость, в сущности, смутила меня еще более. Мне делалось все больше и больше совестно, что вот есть же у нас порядочные люди, хоть и сочинители; а мы их не знаем. Да это бы еще не беда. Мы совсем не можем поддерживать с ними серьезного разговора. Этот Домбрович был очень мил, не подавляя меня своим превосходством; но ведь так каждый раз нельзя же. Унизительно, когда с вами обходятся, как с девочкою, и говорят только о том, что прилично вашему возрасту.
Плавикова не пожелала оставить нас в покое. Она начала приставать к Домбровичу:
– Я вас так не отпущу… Извольте нам прочесть ваш отрывок.
Он наклонился ко мне и сказал:
– Простите великодушно. Я в крепостной зависимости у Анны Петровны. Не стесняйтесь, sauvez-vous [19].
Не знаю почему, но мне захотелось послушать его. Плавикова желала, верно, совсем прельстить меня своей любезностью:
– Chère belle, vous êtes sublime de goût et de modestie [20].
Что отвечать на такие миндальности? Но Домбрович, подходя к столу, посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
– Тысячи мужчин называли вас красавицей; но я уверен, что ни один из них не знает, в чем состоит ваша красота.
– Это что-то мудрено, – обрезала я его.
– Объяснение впредь, – ответил он смело, но очень мило.
Я рассмеялась. Читал он отрывок из романа; читал без претензий, местами забавно. Стиль его мне понравился; женщины говорят как следует, а не как семинаристы какие-нибудь. После чтения я спросила Домбровича: в каком журнале он помещал свои романы?
– К сожалению, в русском, – ответил он. – Малая надежда, чтобы они попали в ваши руки.
– Я вам пришлю, ma très chère [21]
Какая несносная эта Плавикова! Лезет со своим покровительством.
Домбрович молча откланялся. Мне понравилось, что он не подумал навязывать мне своих сочинений. Ну, и я не стала жантильничать. Очень мне нужно. С ним, правда, довольно весело; но не открою же я у себя четвергов с господином Гелиотроповым.
Ах да! Косматый поэт тут же в меня влюбился и сказал какой-то экспромт, насчет моих "очей", кажется.
Я