Я успокоилась. Может быть, Домбрович и не совсем прав; но он кончил гораздо искреннее.
– Вот вы теперь и видите, Марья Михайловна, – добавил он, – что лучше уж мне встречать вас на танцевальных вечерах, чем отправляться в компанию Доброзраковых.
– Да, – ответила я и даже вздохнула… – Это грустно!
– Грустного тут ничего нет. Мы дело свое покончили; а если русскому юношеству угодно питаться тем, что ему пережевывают все эти анахарсисы, – на здоровье! Теперь, – сказал он после небольшой паузы, – вы уж меня больше не станете исповедовать по части литературы. Сей сюжет столь пресен, что два раза возвращаться к нему нельзя.
"Хорошо, подумала я, этот пункт мы с тобой покончили. Ну, a Clémence и маскарад? Неужели я ничего не выпытаю?"
– Вы не забыли, мсье Домбрович… да как вас зовут по-русски?
– Василий Павлович.
– Так вы не забыли, Василий Павлович, что я – ваша ученица?
– Как так?
– Да как же. Вы обещались учить меня… savoir vivre… [114] Признаюсь, если б я встречалась в наших гостиных с такими людьми, как вы, эта наука мне легко бы далась.
"Польщу, мол, тебе, но уж добьюсь своего".
– Невеликодушно, Марья Михайловна, невеликодушно-с.
Он покачал головой и надел свой pince-nez.
– Вы знаете, только одних стариков хвалят в глаза. Это уж последнее дело.
– Полноте, вы очень хорошо видите, что я не жантильничаю с вами. Я много думала о том, что вы мне говорили. Вы совершенно правы. Надо остаться в свете. За все другое уже поздно схватываться.
– Мудрые речи приятно и слушать.
Он рассмеялся.
– Теперь дело только в том, чтобы распределить поумнее свое время.
– Так точно-с.
– Плясать семь дней в неделю я не желаю.
– Похвально-с.
– Да полноте. Я рассержусь. Я вам серьезно говорю.
– Слушаю-с, слушаю.
– Вот мои занятия на всю неделю: в понедельник…
– Пляс?
– Да, пляс. Во вторник…
– Пляс.
– Не всегда.
– Дальше.
– В среду… в среду мой абонемент. Я нынче не бываю по понедельникам. Мне слишком надоели…
– Ла Варинька направо и Лиза налево? – подсказал он.
– Ха, ха, ха! Именно.
– Резон.
– В четверг я буду ездить к Плавиковой.
– Ну, это напрасно.
– Как напрасно?
– Впрочем, если вы желаете специально изучать г. Гелиотропова, отчего же нет?
– Ах, Боже мой, вы сами себе противоречите, Василий Павлович.
– Каким же это образом?
– Какая бы там ни была Плавикова, наивная или нет, но у нее все-таки собирается la république des lettres.
– Не извольте браниться.
– Я хочу хоть на первое время бывать у нее… она меня очень любит… а к Гелиотропову я как-нибудь привыкну.
– Je plaide votre propre cause, madame [115]. Если же вы упорствуете, тем приятнее…
–