О человеке можно многое сказать по тому, какое пиво он пьет.
Если же человек пиво не пьет – то и говорить о нем совершенно необязательно.
Так вот, не вдаваясь в подробности пивного мира, если человек пьет разливное пиво с хмельной горчинкой, и пиво это либо светлое, либо же полутемное, то это хороший человек.
Если же человек пьет разливное светлое, либо же полутемное и не фильтрованное, то это просто отличный человек.
А если же вы увидели, что человек пьет бутылочное пиво, наше или импортное, – то от такого надо держаться подальше.
Руки ему не подавай!
Ведь человек в здравом рассудке кислятину пить не станет, ведь так?
Ее папаша, ее брат и ее дядя пили бутылочное львовское пиво – и были редкостными козлами.
Да, таких козлов еще поискать надо.
Лена же была отличной девчонкой, вежливой, скромной, доброй… а самое главное – у нее была отличная упругая задница, грудь второго размера и длинные медовые волосы.
Все, как мне нравится.
Она разделяла мое презрение к людям, пьющим бутылочную кислятину.
Я ей говорил:
– Леночка, милая, как же я устал от твоих родителей! Боже, они же черти… да в кафе-баре «Мариша» на базаре Нивки – и то получше людей встретишь!
Она не верит мне, ни единому слову, родители у нее – святые люди.
– Тебе просто надо с ними ближе познакомиться, они на самом деле очень хорошие, своеобразные немного…
– Немного… своеобразные! Своеобразия у них, знаешь… на вагон, прицеп и тележку с тремя сумками хватит… они же деревенщины проклятые!
И мы ругаемся. Каждый день ругаемся. Она обижается, иногда плачет, и я уже ненавижу себя за слезы эти. Ну кто я такой, чтоб судить ее родителей? Они же ее выкормили, вырастили… естественно, она будет их любить.
Как там в Библии написано? Не становись между ребенком и его родителями, а не то получишь молнией по макушке, что-то в этом духе. Справедливо, тут не о чем спорить.
Я говорю:
– Леночка, милая, дорогая, переезжай ко мне, будем жить-поживать да добра наживать.
Не хочет, родители не разрешают. Ей всего девятнадцать лет. Мне двадцать пять, а в голове хоть шаром покати. Ноль без палочки. Институт окончил и пошел бумажки с места на место перекладывать. Посади вместо меня робота или бродяжку с улицы, да хоть тостер с кофемолкой вместо меня посади – они с такой работенкой, должно быть, еще лучше справятся.
С другой стороны, работа у меня есть, деньги кое-какие платят. И работа не тяжелая, мозоли не выскакивают, голова не болит, грыжи от подобной работы точно не будет.
Все хорошо, все нормально.
Так успокаиваю себя каждый божий день. Главное, совершать одни и те же поступки изо дня в день и строго следовать ритуалу. А иначе – крышка, хаос, а иначе захочется вегетарианцем стать или, господи всемогущий, цветную татуировку на руке сделать.
Встал рано – зубы почистил, умылся, отжимайся! Чай пей с хлебом и маслом, чай без сахара – масло чуть солью притруси. Никаких печений и сладостей. Не ленись, мужчина должен быть опрятным, прическа аккуратная, обувь до блеска начищена. В обед обязательно съешь и первое, и второе, и компот из сухофруктов в местной столовой.
Онанизмом не занимайся – это верный путь к небритому одиночеству.
Еще от онанизма люди слепнут, так я в интернете прочитал.
Леночка меня упрекает периодически:
– А ты мне своих родителей вообще не показываешь!
Я же ее тоже упрекаю:
– А ты мне своих родственничков постоянно показываешь, и что хуже?!
Вечно небритый, хромой папаша ее, дядя Коля, много лет уже не работает, болтается по двору с парочкой гнилых досок да молотком вместо чего-то полезного, вроде скворечника или же гроба для себя – он из себя строит крепкого хозяйственника.
Майка дырявая, штанины подвернул, хамло, скотина, деревенщина, рожу постоянно хмурит, левый глаз прищуривает и бровями шевелит. А смотрит он на тебя так, будто ты ему тысячу гривен вот уже два года должен.
Кажется, он и родился недовольным, и в детстве он ни одного дня довольным не был. И улыбаться он точно не умеет, ей-же-ей. Уголки его губ повисли так низко, словно у него на морде двадцатикилограммовая гиря невидимая висит.
Дядя Коля меня упрекает:
– У тебя машины нет.
– Угу, – отвечаю.
– У тебя жилья собственного нет, – говорит.
– Угу, –